— Подождите минуту, — сказал худощавый служка. — Отец Тимофей сейчас освободится.
Он вышел из комнатушки, прикрыв за собой тяжелую деревянную дверь. Андрей остался один — огромные напольные часы четко отбивали секунды, маятник в виде Вифлеемской звезды метался между двух ангелов, поддерживающих циферблат.
Андрей смахнул слезы платком.
Под сводчатым потолком жужжала одинокая муха, иногда она падала вниз и билась в оконный витраж, раскидавший по полу разноцветные пятна солнечного света. В небольшой комнатке стоял массивный стол из темного дерева и такие же шкафы, полные книг в засаленных переплетах. Остальное пространство было пустым, если не считать двух лавок у стен. Зато сами стены ломились от богатства и роскоши — образа в золотых окладах, золотые кресты и золотые кадильницы на золотых цепях.
Андрей уважительно покачал головой и смахнул новую порцию слез.
Сквозь прозрачную часть витража был виден уютный дворик и прицерковный люд, стоящий в очереди за раздачей обедов в трапезной. Одноногие, слепые, убогие, богомольные старцы и женщины в черных платках. Одноногий старик с костылем покуривал папиросу.
Со двора медленно выехал «Форд-Кондор» последней модели — черный, зализанный, мощный, секьюрити в черных футболках и солнцезащитных очках знаками попросили очередь посторониться.
Скрипнула дверь, и в комнатку вошел огромный молодой мужчина в рясе. Два метра росту в нем было точно, да еще косая сажень в плечах. Он с поклоном перекрестился на образа и только после этого обратил внимание на Андрея.
— Здравствуйте! — кивнул он. — Я отец Тимофей. Вы Андрей, как я понял?
То ли он намеренно акцентировал букву «о», то ли это было ему свойственно от природы.
— Да, — ответил Андрей.
— Горючими слезами омылся? — Батюшка грузно уселся за стол.
Андрей молча кивнул и утерся платком.
— Грехов совершать не надо. — Отец Тимофей впился в Андрея взглядом, как снайпер в цель. — Не ходили бы потом…
«Что бы вы тогда ели?» — подумал Андрей зло.
— Суровый вид напрасно показываешь, — одернул его батюшка. — Тут каяться надобно, а не рожей кривить. За что прокляли?
— Не знаю, — честно признался Андрей.
— Ну и пошел тогда отсюда… — Батюшка равнодушно указал на дверь. — Ступай. Там проводят.
— Но подождите!
— Вспомнил? — Священник сурово свел брови.
— Да. Она меня полюбила, а я ее нет. Она не поняла, почему я ее отверг. Хотела понять, узнать, но я отказался с ней разговаривать. Просто исчез.
— Сам не полюбил, значит?
Андрею так и виделось перекрестье прицела.
— А какого же тогда рожна отростком своим окаянным тычешь куда ни попадя?
— Ну… — Андрей не нашел на это прямого ответа.
— Богомерзкое это дело, — напомнил отец Тимофей. — А то вот сейчас накажу тебе венчаться с ней перед Господом. Что будешь делать?
— Не надо. — Андрей смиренно вытер слезы и опустил глаза.
— Вот так, — одобрительно кивнул батюшка. — Значит, сегодня поручу отцу Петру тебя пред иконой отчитывать. Это малое дело. А большое — промывать очи святой водой по три раза на дню и каяться. Своими словами десять раз в день. Кроме того, молитву «Отче наш» двадцать раз в день, а «Радуйся Мария» пятнадцать. Четыре свечи по углам всех комнат должны гореть непрестанно. Одна догорает, от нее другую пали. Понял? Свечи в лавке внизу покупай, они освященные. Да не по десять копеек бери, а по три рубля. Жадность — тоже грех. А, еще поститься надобно. Мясо не жрать, рыбу тоже. Все варить. К женщинам не прикасаться месяц. И рукоблудить не вздумай! А то еще прибежишь, когда руки отсохнут. Понял?
— Да.
— Две тысячи. — Отец Тимофей глазами указал на стол.
Андрей с облегчением отдал деньги. Сразу стало легче.
«Господи, спасибо тебе…» — подумал он.
Служка провел его по лестнице вниз, красноречиво остановившись у церковной лавки, в которой торговали свечами и календариками с голубями. Андрей купил сначала пакет, а потом сложил в него все свечи, которые лежали на прилавке.
— Тогда уж и календарик возьмите, — посоветовал служка. — Отец Тимофей освятил.
Андрей взял, отчетливо чувствуя, что тратит деньги не зря.
«Надо будет позвонить Светлане, спасибо сказать», — подумал он.
— А теперь сюда, в часовенку. — Служка указал на богато убранный вход. — Там отец Петр будет вас перед иконой отчитывать.
— Да, конечно. — Андрей с облегчением пошел вслед за ним.
Глаза резало намного меньше.
Уставший, замученный, едва держась на ногах, Андрей ввалился в прихожую своей квартиры и запер дверь. Голова еще гудела басом отца Петра, ноздри еще окутывал дурманящий аромат ладана. Зато зрение почти пришло в норму, слезы еще лились, но уже не так интенсивно.
Вот она — сила Божья! Вот они, истинные ценности! Покаяние, расплата за грехи. И прощение.
Андрей впервые отчетливо осознал, что такое настоящая любовь. Не секс, упаси Господи, не шепот в объятиях. Это вот такое всепрощение. Правду говорят, что Господь возлюбил людей и любые грехи прощает им за покаяние. Вот это любовь! Любые!
Люди — неразумные дети Господни, их можно наказывать, даже нужно, чтобы чувствовали на себе десницу Его, но клеймить грехом все земное существование незачем. Всяк может ошибиться, когда ищет путь к Свету. Поиск невозможен без ошибок.
Да святится имя Его… Да пребудет царствие Его…
Андрей включил бесполезные мониторы, чтобы хоть что-то было видно в кромешной тьме отгороженной от света комнаты. Яркие надписи «Необходимая библиотека не найдена» давали как раз нужное освещение — и смотреть можно было, и не резало глаза безудержной яркостью ламп.
Он принялся доставать из пакета и расставлять по углам свечи.
— Да святится имя Твое… — шепнул Андрей и щелкнул зажигалкой.
Язычок пламени затрепетал, коснулся фитиля и перескочил на него, выпустив тонкую ниточку черного дыма. Под подошвой хрустнул обломок мини-диска. Андрей злобно отшвырнул его как можно дальше и начал зажигать оставшиеся свечи. Темный воск потрескивал, фитили время от времени выплевывали искры, оставляющие в воздухе дымные хвостики.
— Да пребудет царствие Твое!
Свечи потрескивали и шипели, комнату быстро заполнил характерный запах перегретого воска, с которым не справлялся даже кондиционер. Андрей достал из пакета пластиковую бутыль со святой водой и принялся промывать глаза из ладони.
— Прости меня, Господи!
«Прости, прости… — Неслышимое эхо металось в мыслях. — Я принял кару Твою, я осознал и покаялся. Искренне, от всего сердца. Сними с меня проклятие, я больше не буду так поступать».
«Как?» — поинтересовался внутренний голос.
Андрей не знал, что ответить самому себе.
«Не обманывать? — промелькнул в голове один из вариантов. — Но я ведь и не обманывал никого. Не бросать? Но я ведь не могу жениться на всех женщинах сразу. Выбрать одну? А если потом встретится еще лучше? Не худшим ли грехом будет измена?»
Холодная темнота непонимания кары Божьей все сильнее и сильнее заползала в душу. Получалось, что весь его грех состоял лишь в том, что женщины хотели от него большего, чем он им обещал. Но почему же тогда наказан он, а не они?
Или в этом и есть мудрость Господня — не прелюбодействуй? Вообще. Только после венчания можно познать тела друг друга.
— Э… нет. Это бред, — вслух произнес Андрей.
И тут же испугался — в его ли положении трактовать мудрость Господню, в его ли власти называть слова Господа бредом?
И вдруг озарение посетило его — яркое, как неожиданно включенный в темной комнате свет. Не обещания ждет от него Господь, а лишь осознания. Грех для того и существует, чтобы следом за ним пришло покаяние.
— Все мы грешны… — шепнул Андрей, чувствуя, как волна безысходности отступает.
Все мы вступаем в противоречие с собственной совестью. Господь дал нам возможность покаяться, вспомнить Его величие и смыть с себя все грехи. Не кровью, как делали поганые язычники, а одним лишь словом, просящим прощения.
— Господи, я грешен… — само собой родилось на устах. Телефонный звонок прервал зародившуюся молитву.
Андрей уже решил отключить аппарат, но передумал — мало ли что.
— Да.
— Это Паша. Как у тебя?
— Лучше.
— Работать сегодня не будешь?
— Нет, — ответил Андрей.
— А я вот кое-что раскопал. Не хватает руки экспериментатора.
— Я не могу. Ни сегодня, ни завтра. Ты уж извини.
— Ладно. Все нормально. За здоровьем надо следить.
— Вот именно, — вздохнул Андрей. — Пока.
Он положил трубку, но в душе уже не было того запала, с которым начинал молиться. Наверное, надо поспать. Просто лечь и ни о чем не думать. Ни о Валькиных угрозах, ни о Пашкиных открытиях. Все это пустое. Никчемное.