Аэниры ели, пили, рассказывали байки. Вторжение прошло успешно, потери были невелики. Обошлось бы и совсем без потерь, кабы не эти горцы в кругу. Кто бы мог подумать, что несколько сотен мужчин и женщин будут так отчаянно биться?
Никто не замечал идущего мимо них Дирка.
Он поискал среди мертвых Карен и нашел ее рядом с обезглавленным телом Камбила. Дирк осторожно вытащил жену и хотел вытереть ей лицо, но кровь засохла и не поддавалась.
Пятеро солдат наконец-то обратили внимание на то, что он делал. Дирк, почувствовав, что на него смотрят, уложил Карен на землю и невозмутимо пошел им навстречу.
Аэниры стояли, не вынимая оружия — спокойствие Дирка как будто околдовало их.
Свист меча, выхваченного из ножен, развеял чары.
Один солдат повалился, издав громкий крик, второй отлетел назад с перерезанным горлом. Третий умер, уставившись на хлещущий кровью обрубок правой руки. Четвертый вонзил меч Дирку в бок, но горец, смертельно раненный, убил и его. Пятый пустился бежать, взывая о помощи.
Дирк пошатнулся, взглянул на рану. Кровь промочила штанину, стекала под ноги. Сбежавшиеся аэниры смотрели на умирающего горца во все глаза.
— Вы, женоубийцы! Не хотите ли сразиться с мужчиной? — прорычал он.
Один ответил на вызов. Дирк презрительно отмахнулся от рубящего удара, заколол аэнира и засмеялся, но поперхнулся кровью.
— Тоже мне воины, — сплюнув, промолвил он. — Овцы с клыками.
Он выронил меч, упал рядом с Карен, приподнял ее голову.
Удар копья в спину выгнул его дугой, но напоследок он увидел лицо жены.
— Прости, — сказал он. — Прости, что меня не было рядом.
Орса вытащил копье из спины убитого.
— С ума спятил, — проворчал кто-то.
— Он поступил как мужчина, — ответил на это Орса и пошел прочь, раздвигая толпу.
Аэниры разошлись и снова принялись за еду.
— Хороший боец. — Худощавый солдат поднял с земли куриную ножку, стер с нее грязь.
— Дурак, — заметил второй, цедя вино из полного меха.
— Берсеркер, — поправил первый.
— Да ладно тебе. Видали мы берсеркеров — они бьются, обезумев от ярости.
— Это наши, а горцы не такие, как мы. Мы горячие, они холодные, но смерти все равно не боятся.
— Ты никак думать начал, Снорри?
— Тут мысли сами в голову лезут. Погляди-ка вокруг. Не захотелось бы тебе умереть за такую землю?
— Я ни за какую землю не хочу умирать. Добро бы за бабу, а земля что — грязь и грязь.
— Как тебе показалась горянка, которую ты ночью имел?
— Заткни пасть.
— Я слыхал, она убила себя?
— Заткнись, я сказал!
— Полегче, Бемар. Незачем так кипятиться.
— Эти горы у меня в печенках сидят. Знал я, что место это недоброе, нутром чуял. Ты видел, как смотрел этот горец? Точно мы козявки какие. Овцы с клыками! Вот ты смеешься, а ведь он семерых убил.
— Ночью с этими, которые оборонялись в кругу, то же самое было. Как на утес наскакивать. Стоят до последнего, и страха в них нет. Тот разведчик, которому Онгист велел орла вырезать, не издал ни звука, только глазами сверкал. Может, они и вовсе не люди.
— Как это? — прошептал Бемар.
— Ведьма, Агнета, превращает людей в животных. А горцы, может, наоборот — звери в людском обличье.
— Полно вздор молоть.
— Они и ведут себя не как люди, — настаивал Снорри. — Слышал ты, чтоб горец молил о пощаде? Хоть кто-нибудь тебе о таком рассказывал?
— Умирают они по-мужски, — признал Бемар.
— Это еще слабо сказано. Вспомни приказ Асбидага. Не оставлять в живых никого, будь то мужчина, женщина или ребенок. Не брать невольников. Тебе это странным не показалось?
— Не хочу даже думать об этом. А говорить и подавно. — Бемар отшвырнул мех.
— Волки, вот они кто, — шепотом подвел итог Снорри.
Касваллон беспомощно посмотрел вслед уходящему Дирку. Он знал, что тот ищет смерти, и не винил его. Карен была для Дирка дороже жизни — как для него, Касваллона, Мэг.
Он догнал Леофаса, шедшего во главе колонны. Горцы с дальних хуторов примыкали к шествию, и вопросы, обращенные к новому лорду, множились.
«Куда мы идем? Как нам быть дальше? Что случилось с моей сестрой, с моим братом? Почему вы не стали сражаться? Почему аэниры напали? Где Камбил? Кто выбирал Касваллона?»
К вечеру он, потеряв терпение, отошел в сторону и поднялся на холм. Закатное солнце омыло кровью долины Фарлена.
— Все ложь, — сказал он, качая головой. — И ты всю жизнь в эту ложь верил.
Бедный Камбил. Бедный одинокий Камбил.
— Напрасно ты меня опасался, родич, — сказал Касваллон вечернему сумраку. — Твой отец был умней тебя и понимал меня лучше.
В ту ночь, когда юный Касваллон собрался покинуть дом Падриса, приемный отец вышел с ним на луг и вручил ему плащ, кинжал, две золотые монеты.
«Скажу тебе правду, — грустно сказал старый лорд-ловчий. — Ты меня разочаровал, Касваллон. Я растил тебя как родного, и ты многое обещал. Ум у тебя острый, тело крепкое. Я не сомневаюсь, что ты преуспеешь в жизни, но в тебе сидит непонятный мне страх. Внешне ты достаточно смел и держишь удар, как мужчина, а вот до клана тебе дела нет. Можно подумать, ты нам чужой. Скажи, чего ты боишься?»
«Я ничего не боюсь», — ответил ему Касваллон.
«Неправда. Теперь к твоему страху прибавился новый. Ты не только скрываешь что-то, но и боишься, как бы другие этого не заметили. Ступай с миром, Касваллон из Фарлена».
— Ты был прав, Падрис, — сказал повзрослевший Касваллон. — Этого я и боялся. Цепей. Вопросов. Ответственности.
Улаживать споры насчет земли и скота, разбирать кражи, мирить с супругами гулящих жен и неверных мужей. Наказывать браконьеров, присуждать награды, решать, подходят ли друг другу женихи и невесты. Каждая мелкая задачка словно обоюдоострый кинжал.
Вот из-за чего он так избегал поста лорда-ловчего.
Он уворачивался от выборов, как только мог, но чего он этим добился? Фарлен захвачен, в Друине убиты тысячи горцев, и неизвестно еще, что сулит будущее.
Он выругался, услышав чьи-то шаги. Леофас, отдуваясь, взобрался к нему и сообщил:
— Погони пока не замечено.
— Это хорошо.
— Не молчи, парень. Сними бремя с души.
— Я его скину, если лордом у нас станешь ты.
— Мы уже говорили об этом. Я не тот человек.
— Я тоже не тот.
— Ну довольно. Нечего прибедняться. Мы уже спасли большую часть наших родичей. Надеюсь, что хуторяне, а это еще две тысячи человек, тоже услышали тревожные рога и вовремя поднялись в горы.
— Будь ты проклят, старик! Я никогда особенно не спорил с тобой, а зря. Ты состоял в совете еще до того, как я на свет появился. Тебя уважают, за тобой готовы идти. По какому праву ты уклоняешься?
— Напрасно ты меня обвиняешь. Человек должен знать свои сильные стороны, чтобы преуспеть, и слабые, чтобы выжить. Я знаю, каково тебе, но поверь: ты лучшее, что у нас есть. Согласен, что в мирное время лорд-ловчий из тебя бы вышел плохой, но у нас война. Хотелось бы думать, что продлится она недолго. Представь, что это просто большой набег, а уж в набегах ты мастер, боги свидетели.
— Никакой это не набег. Одна ошибка — и мы лишимся всего.
— Я и не говорил, что это легко.
— Еще бы ты говорил.
— Ты ведь веришь Талиесену, правда?
— Правда.
— Так вот он сказал, что ты единственный способен победить там, где все началось с разгрома.
— Хотел бы и я так думать, да не получается.
— А ты взгляни на себя моими глазами. Я скажу тебе это только раз, парень, потому что расхваливать тебя не намерен. В тебе есть благородство, есть сила, о которой ты пока сам не ведаешь. В первый раз это открылось мне, когда ты спас Гаэлена. Потом мы шли по следу чудовища, и ты ночью сумел приободрить Камбила, которого страх за сына грозил лишить мужества. Люди, которые раньше тебя презирали, тогда признали тебя вождем. Ты нашел слова утешения для умирающей королевы. Ты придумал, как нам победить на Играх, и в довершение всего вывел нас из долины. Так не сиди же и не оплакивай свою участь. Ты тот, кем тебе надлежит быть: воевода Фарлена. Я достаточно ясно выразился?
— Жаль, что мы не поговорили лет десять назад. Может, я тогда стал бы другим человеком.
— Десять лет назад ты бегал за бабами, воровал скот и не стал бы слушать меня.
— Да, хорошие были деньки, — ухмыльнулся Касваллон.
— Тоже мне тайну открыл. Я бегал за бабами и воровал, когда тебя еще и в помине не было. И делал это получше, чем ты.
Гаэлен проснулся, лег на спину, протер глаза. Ночь была тихая, лишь в листве шебуршили летучие мыши, а в траве барсуки. Эти звуки не разбудили бы его, но ведь что-то же разбудило? Не рога ли трубили где-то вдали? Голова со сна работала плохо.
Рендер ушел промышлять себе ужин, костер в кругу из камней едва тлел. Гаэлен добавил хвороста — больше для света, чем для тепла, — встал, расправил затекшие мышцы. Он проголодался. Небо уже побледнело, до рассвета осталось недолго. Он взял лук, колчан и пошел к опушке, где серебрилось при заходящей луне слегка покатое поле. Там щипали траву множество кроликов. Гаэлен стал на колени, натянул лук, наметил зверька шагах в двадцати от себя, выстрелил. Другие кролики разбежались. Он вернулся на свой бивак, ободрал и выпотрошил дичину, нарезал мясо. Примчался Рендер с окровавленной пастью и сел, дожидаясь своей доли.