Страшно нос высунуть на улицу. В школу не хотелось идти. Тем более, по расписанию два первых урока алгебра и геометрия, а преподавателя математики нет, саботирует. Людмила Ивановна придет читать вместо алгебры и геометрии Тургенева. Потом в большую перемену продовольственная комиссия будет раздавать по классам кислые щи из селедки и по ломтику ржаного хлеба наполовину с овсяной, грубого помола мукой. Хлеб с колючками, клеклый, а все равно съешь жадно, почти не жуя.
"К большой перемене пойду, а почитать можно и дома", - решила Катя и взяла с бабы-Кокиной полки недочитанную вчера Людмилой Ивановной "Первую любовь".
Баба-Кока со своим письменным столиком из красного дерева, со множеством ящичков, потаенных и явных, была погружена в занятие не очень для нее обычное. Баба-Кока оказалась по натуре новатором, постоянно осваивала какое-то новое дело. В это утро занималась шитьем. Швейная машинка фирмы "Зингер" годы бездействовала в высоком деревянном футляре с желтой, как в позолоте, ручкой. А теперь Ксения Васильевна водрузила машинку на свой письменный столик и перевертывала и перекраивала старые платья на новые, и, хотя и без практики, довольно искусно. Да еще ухитрялась приладить к месту где поясок, где оборку или бантик; таким образом, Катины туалеты были даже нарядны.
- Всякий портной на свой покрой, а мой и совсем неплохой, - хвалилась Ксения Васильевна.
Не любила она унывать. А Катю баловала, нередко нарушая наипервейшие педагогические правила. Например, вместо школы с утра расположиться на диване с книгой Тургенева - дело ли это? Конечно, не дело. Другая бабушка внушала бы внучке: долг, обязанности прежде всего; работе - время, потехе - час. И так далее.
А Ксения Васильевна поглядела в окошко, увидела снежную мглу и качающиеся от ветра кусты и не стала ничего внушать Кате.
Кстати, кроме поземки, грозящей разыграться в пургу, Ксения Васильевна увидела в окошко черную фигуру монахини, которая, по всем признакам, направлялась к ее, Ксении Васильевны, крыльцу. Давно уже монашенки забыли к ней дорогу; понятно, Ксения Васильевна приостановила шитье и в удивлении ждала.
Так и есть, минутой спустя раздался негромкий стук в дверь.
- Войдите! - разрешила баба-Кока.
Монахиня вошла.
Вошла не простая монахиня. Не из тех, что при старом режиме делили время между моленьями в храмах и стеганьем в кельях натянутых в пяльцы от стены до стены атласных одеял для заказчиков. Нет, пришла монахиня из начальства, правая рука и советчица игуменьи, мать-казначея. Все монастырские приходы и расходы, денежные средства, церковная драгоценная утварь: золотые кресты, усыпанные алмазами чаши, золоченые оклады евангелий, расшитые жемчугами епитрахили, - все огромные монастырские богатства состояли в ее ведении, под ее неусыпным контролем.
Вот каким важным в монастыре человеком была явившаяся к Ксении Васильевне в утренний час пожилая, степенная мать-казначея. Покрестилась на икону не поспешным крестом. Поклонилась не низким поклоном. Привыкла в сане своем не поспешничать.
- Уважаемая сударыня Ксения Васильевна, нашей смиренной монастырской обители великая до вас нужда.
- Догадываюсь. Без нужды не оказали бы чести.
- Об той великой, трудной нужде покорно прошу вас наедине поделиться, а внучке вашей...
- От внучки моей у меня нет секретов.
- По несовершеннолетию ее...
- Повторяю, секретов между нами нет. Сиди, Катя.
Мать-казначея потупила глаза, перебирая четки, видимо колеблясь, ища выход. Не нашла.
- Вас также большевики обидели, Ксения Васильевна.
- Не будем этот вопрос обсуждать, - сдержанно возразила Ксения Васильевна.
- Одному богу молимся, веру православную одну исповедуем...
- Давайте-ка, мать-казначея, поближе к вашей нужде.
- Ну тогда...