Утром никто не ругал меня за ночную вылазку. Очнулась я в постели, уже зная, что все произошло. Пришла Изабелла, взяла меня за руку, спросила, как дела. Потом появился доктор Мортон. Он все ходил вокруг, говорил, пытался приободрить, но я разучилась понимать французский. Приносили цветы, устанавливали какие-то новые пищащие приборы. Вечером на пороге возник Поль Ле Февр. Он немного постоял в дверях, рассматривая современное медицинское оборудование, потом, только потом посмотрел на меня. Отвел глаза, вздохнул, будто собирая волю в кулак, снова посмотрел на меня и улыбнулся.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил он, подходя поближе. — Знаешь, Мортон тут наговорил всякого, но ты выглядишь вполне приемлемо. Он планирует подержать тебя еще с недельку и отпустить на все четыре стороны. Мишель придет завтра. Да, самое важное! Твоя мать приедет. Мы ей про твой приступ сказали. Она не хотела ехать, говорит, бабушке плохо. Но я все же настоял. Думаю, мама тебе будет нужна. Вы можете снять квартиру в самом Париже. Маленькая квартирка тебе по карману. Поживи здесь пару лет, осмотрись. Что ты? Что с тобой? Открой глаза! Сестра, ей плохо! Скорее!
Забавно, но почти ничего не помню больше. Приехала мама, но как она вошла в палату, что сказала, что сделала? Поль действительно взял на себя массу моих проблем. Я только ходила как кукла, куда меня водили, и молчала. Не могла заставить себя говорить. Меня осматривали, проверяли, ко мне приставали всякие терапевты в области души, но не могла я сказать не слова. Да и не было смысла говорить.
Когда угроза третьего приступа, они так называли то, что происходило у меня с сердцем, миновала, Поль рассказал мне, что Мир покончил с собой ночью, когда я лежала этажом ниже в коме, или как это у них называется. Он уже знал, что не проживет и месяца, а через пару недель начнутся боли и наркотики. Мир закончил все свои дела на земле, оставил записку, в которой объяснял свой поступок, пошел в душевую кабинку, взял бритву, открыл горячую воду, сел на пол и перерезал себе вены.
А ведь мы говорили об этом в последний день. Он вспоминал, что когда-то я так сделала, а потом пошел и сделал сам. Как же я не почувствовала, что он собирался убить себя? Что же, таков был его выбор. Абсолютно ясно, что в случае с Миром это не трусливое бегство от жизни, а скорее нечто сходное с моим ИП — инстинктом противостояния. Он умер, потому что так решил, а не потому, что его сожрала нелепая болезнь. Мы все запомнили его здоровым, гордым, спокойным, а не стонущим в беспамятстве полутрупом, живущим на морфии и цепляющимся за каждую мучительную минуту жизни.
Доктор Мортон сказал, что Мир ничего не знал обо мне, о моем приступе. Решили не беспокоить его плохими новостями.
И еще: я приползла в палату мужа всего через три часа после его смерти.
Поль рассказал, что Мира похоронили, как он и завещал, на кладбище в пригороде, и еще Поль пообещал свозить меня туда, как только разрешат врачи.
А через неделю произошла почти забавная сцена: ко мне приехал Серж Дюваль. Я еще не вставала — была слишком слаба. Как раз у моей постели сидели Мишель и моя мама. Они мило беседовали о погоде, как вдруг открылась дверь и вошел крупный мужчина в прекрасно сшитом светлом костюме. Лица вошедшего не было видно, потому что в руках он держал самый большой букет из всех, которые я видела в жизни. Это были темно-бордовые, почти черные розы. Букет был настолько прекрасен, что у меня кольнуло сердце. Мама и Мишель разом смолкли. Посетитель прошел к постели и положил розы на одеяло в ногах. Цветы укрыли меня почти до пояса. Теперь я узнала Сержа. Он повернулся ко мне с волнением на лице, как актер из немого фильма, и, будто впрямь играл сцену из мелодрамы, опустился на колени возле моего ложа. Даже сейчас он выглядел огромным и роскошным зверем. Даже после всего, что я знала о нем.
— Кто это? — тихо спросила по-русски мама.
— Это, — ответила тоже по-русски Мишель, — банкир мсье Шахова. Он выдал шефу огромную ссуду, потому что влюбился в Элен.
Слушать такое было смешно, но от упоминания имени моего мужа я судорожно вздохнула. У мамы был совсем ошарашенный вид: где это такое видано, чтобы деньги давали по любви. Хорошо, что она не знала всей правды — как Мир подкладывал меня под банкира и как этот гигант оказался обычным извращенцем.
Дюваль схватил мою руку и прижался к ней губами. Он тронул меня, мою онемевшую душу. Я даже подумала, что как женщина совсем не интересна для него теперь, разбитая и больная. Вряд ли я похожа на Госпожу или, на худой конец, женщину вамп. Хлыст в руках точно не удержу. И тем не менее он здесь.
— Элен, милая, я так сочувствую вам! Хотел приехать раньше, но этот, Мортон, не пускал. Давайте я перевезу вас в свою клинику. Поверьте, там намного комфортнее, и вас быстро поставят на ноги. А после я отвезу вас в Швейцарию, в горы, или в Италию, к морю!
Он преданно смотрел мне в глаза. Я пыталась улыбнуться, но губы не слушались.
— Боже, как вы бледны! Сколько вы пережили! Я сделаю ради вас все. Просто все. Чего вы хотите?
Я отрицательно покачала головой, все еще пытаясь улыбнуться.
— Элен не разговаривает, — пояснила Мишель.
Серж поднял голову и уставился на нее и маму, он их только заметил.
— Я — Мишель, секретарь мсье Шахова, а это — мама Элен, мадам Чернецов.
— Мадам! — Дюваль отпустил мою руку, но не бросил ее, а нежно положил, не забыв ласково пожать ладонь. Он легко поднялся с колен, обошел кровать и поцеловал маме запястье. Это был его фирменный поцелуй для пожилых дам, которым он хотел понравиться. Мне стало немного легче. — Мадемуазель, — любезно поздоровался он с Мишель. — Я Серж Дюваль. Ваша дочь, мадам, изумительная женщина! Потрясающая, она разбила мне сердце.
Мишель перевела его слова на русский. Мама была смущена. Она совсем не знала, как реагировать, поэтому улыбалась, некстати кивала и, наконец, встала:
— Мишель, я просто не знаю, как себя вести! Давай сделаем вид, что спешим, а потом вернемся!
Она посмотрела на меня. Я кивнула в знак согласия. Дамы церемонно раскланялись и, получив приглашение на обед в резиденцию Дюваля, удалились. Серж снова упал на колени возле меня.
Его присутствие странным образом успокаивало. Он был такой громадный, сильный, респектабельный и в то же время беззащитный из-за своих сексуальных склонностей. С ним было так просто и надежно. Если бы он был моим братом, возможно, я бы порыдала у него на плече, но он был потомственным французским аристократом, а это что-то да значило. Поэтому я просто слушала его излияния, позволяла целовать пальцы, училась улыбаться. Он отвлекал меня, тяжелая мраморная плита ненадолго приподнималась в его присутствии.
К тому же, как сообщил Поль, Дюваль простил невыплаченную часть займа. То есть, конечно, это неофициально, но платить я не буду. Сумма была очень большая, и Мир планировал для выплаты этих денег продать ценные бумаги, которые покупал каждый месяц на протяжении пяти лет. Теперь эти ценные бумаги смогут обеспечить мне безбедную старость. Я была благодарна банкиру.
Глава 38
Вскоре доктор Мортон заговорил о том, что лечение в условиях клиники завершается. Поль Ле Февр вместе с моей мамой стал подыскивать нам квартиру недалеко от клиники, так как я оставалась под врачебным наблюдением. Меня заставляли подниматься с постели и ходить. Я не хотела ходить, но возражать не стала. Если я откажусь ходить, они будут возить меня в инвалидной коляске, а это такая суета!
Мне все казалось лишним и неважным: посетители, кроме нескольких человек, новые лекарства, книги, кассеты, разная одежда. Можно перебиться одними джинсами и майкой… Кстати, где джинсы Мира, в которых он покончил с собой? Наверно, они были залиты кровью и их выбросили. Где вообще все его вещи? Я хотела спросить об этом у Поля, но откладывала. А когда приехали на новую квартиру, и это потеряло смысл.
Теперь жизнь стала совсем невыносимой. Почему-то все пытались насильно заставить меня жить. Отвлекали, развлекали, придумывали разные поводы сходить в театр, кино, выехать за город, устроить маленькую тихую вечеринку для меня. Я послушно развлекалась, отвлекалась и прочее, и прочее, и прочее.
Серж Дюваль катал меня по Парижу, демонстрируя красоты архитектуры, и водил по ресторанам. Ради него я старалась получать удовольствие. Но Серж был наблюдателен, его оказалось не так просто обмануть. Как-то, когда мы прогуливались по набережной, он сказал:
— Дорогая, когда же вы заговорите? Я соскучился по вашему голосу. И не надо каждый раз, когда я смотрю на вас, изображать радость. Стоит мне отвернуться, и вы гаснете, будто выключенная электрическая лампочка. Будьте естественны, не бойтесь меня обидеть!
Я отвела глаза. Он прав, я боялась обидеть его, выглядеть занудой, но на самом деле ничто не трогало меня.