А слова, блин, не скажи! Так принято! Эх, горе наше тяжкое!
Отдышавшись, дед прошел во внутренний двор, обнесенный высоким деревянным забором с двумя рядами колючей проволоки поверху.
Эта проволока всегда вызывала у деда Ефима одну и ту же реакцию:
— Как на зоне, в натуре!
Но и лестница, на которой ему приходилось корячиться, и проволока, протянутая по забору и сильно раздражавшая деда Ефима, и те ругательства, которые он беспрестанно повторял, поднимаясь в этот дом, всегда относились только к вещам, но никогда к тому человеку, который и придал всем этим вещам настоящее положение, — хозяину дома — угрюмому Якову Петровичу Голонину.
И хотя по годам Ефим и Яков были почти ровесниками — обоим было около восьмидесяти, Яков Петрович всегда был старше. И раньше, на зоне, и потом, на поселении. Был он старшим и сейчас, когда с тех пор утекло много воды. Старшим по своему положению. И это Ефим безоговорочно принимал и такому раскладу подчинялся.
Старый кобель Дозор при появлении деда Ефима даже не вылез из своей сухой будки, лишь проводил одним своим красным глазом гостя, вновь уткнувшись мордой в лапы.
Ефим открыл двери сеней, прошел до середины, нащупал в темноте ручку двери, ведущей в жилую часть, открыл ее.
За длинным столом сидел Яков, рядом суетилась то ли его внучка, как утверждал сам Голонин, то ли девка какая приблудная — точно никто в поселке не знал. Звали эту длинноногую, тощую, как жердь, плоскую по всем статьям деваху без возраста Настей. Ее как-то привез из Верхотурска бывший зэк и знатный охотник Яков Петрович Голонин, один из немногих в крае прилично знающий тайгу и ее скрытые тайны. А это, считай, не одна тысяча гектаров девственного леса, с его болотами, реками, утесами и звериными тропами.
— Здорово будь, Яков Петрович, — поздоровался дед Ефим, зайдя в горницу.
— И тебе того же, проходи, присаживайся, время полдничать, — стрелки на старой «кукушке» рядом с образами действительно вплотную приблизились к полудню.
— Настя! Принеси поснедать гостю дорогому, да графин не забудь! Давай поживее, — Яков Петрович шлепнул свою родственницу по тощему заду, — а потом иди к тетке Матрене, поможешь ей.
— Но, дядя Яков! Я хотела…
— Я тебе чего сказал? А? Не поняла, дура? После Матрены сделаешь, что хотела.
— После поздно будет, — надулась Настя.
— Переживешь! Ну, чего встала, как струя на морозе? Шевели мослами, пока я тебя вожжами не подогнал!
Женщина внесла второй прибор для Ефима, выставила, как и велено было, графин с водкой и две рюмки.
Яков Петрович глянул на старого знакомца.
— Давно, Ефим, не встречались!
— Недели две!
— Да? А мне казалось, больше. Но все одно, давай по стопарю, за встречу!
Выпили, начали обед из старинной посуды, непонятно каким образом оказавшейся у Якова.
Отодвинув пустую тарелку из-под первого, Яков сказал:
— Чую я, новость у тебя ко мне?
— Есть маленько!
— Ну? Говори!
— Помнишь, ты говорил, что нужно пару человек из зоны встретить?
— Конечно, помню!
— Вышли они сегодня.
— Так! Те, кого Порох нам из-за колючки порекомендовал?
— Их! А боле никто и не выходил! Подобрал! Специально, можно сказать, с утра возле забора дежурил. Как вышли бедолаги, я к ним. К себе отвел. Напоил, накормил, как и договаривались.
— Что они говорили, какие планы строят?
— Как Порох в маляве передавал, хотят тут остаться, мол, идти им некуда, да и незачем пустыми.
— Понятно! Сейчас что делают?
— Блудят!
— Не понял?
— Да как выпили, пожрали, баб им захотелось. Вот и отправил к ним Зинку с подругой, развлекать до вечера. Всех предупредил, что шалман до одиннадцати часов и только в хате. Посмотрим, как контролируют себя!
— Хорошо! Ты все правильно, Ефим, сделал. Сегодня пусть отдыхают. А вот завтра!..