– По этой улице!
Дальше, на углу Велиовской, городовой ему сказал:
– Господин Санин, дом нумер девять!
Первая часть задачи была выполнена.
Патмосов прямо направился в полицейскую часть, назвал себя и попросил дать справку о Санине.
– В одну минуту! – с готовностью отозвался пристав. – Богатейший барин. Художник. Портреты пишет и, говорят, дешевле двух тысяч не берет! А? Зовут Сергеем Матвеевичем, а живет здесь в гостях, у князя Таруханова, кирасира.
– А в городе?
– В городе у него мастерская. Позвольте! – он заглянул в листки. – Тучкова набережная, три. Ишь куда занесло!
– Благодарю вас!
Патмосов почувствовал смущение. Такое лицо вряд ли может быть убийцей.
Вдруг он остановился посреди дороги и крепко хлопнул себя по лбу. А! Он – Сергей, и тот – Сережа! Что же это значит?
XVIII
На другой день Патмосов нарядился денщиком и направился на Тучкову набережную, три.
На тяжелой, массивной двери он прочел дощечку: "Сергей Матвеевич Санин" и смело дернул шнур звонка.
Дверь отворил молодой человек плутоватого вида, без пиджака, подпоясанный зеленым фартуком, с метелкой в руке.
– Чего тебе? – спросил он.
– Полковница прислала, – простодушно ответил Патмосов, – приказала спросить, когда приехать портрет писать?
– Сергей Матвеевич завтра быть обещался, – ответил слуга.
Патмосов не уходил. Он подмигнул слуге и сказал:
– А где тут у вас портерная, мил человек? Пивка бы парочку!
Лицо слуги тотчас изменилось.
– Подожди секунду, я надену спинжак и тебя проведу! Войди пока! – он впустил Патмосова в прихожую и бегом взлетел по лестнице во второй этаж. – Сичас! – крикнул он.
Патмосов огляделся.
Передняя представляла роскошную комнату, уставленную растениями и статуями. Взор Патмосова быстро скользил с предмета на предмет и вдруг приковался к длинной стойке для палок.
Патмосов стал перебирать трости.
Вдруг он нагнулся и быстро поднял лежавшую внизу палку.
Она была выточена из американского дерева и оканчивалась топориком вершка два шириною. Патмосов взял ее за середину и взмахнул ею.
Лицо его осветилось торжеством.
– Вот и я, – сказал слуга, сойдя с лестницы, – любовался?
– Много палок, – ответил Патмосов, – а с этой хоть на медведя!
– Редко берет. Последний раз брал, вернулся, швырнул: "Тяжелая, – говорит, – убери!"
– Давно брал? – небрежно спросил Патмосов, идя к двери.
– Нет. С ей он к князю уехал, а позавчера привез. Приезжал.
– Часто бывает?
– Теперь нет. Вот завтра будет.
Он запер подъезд, положил ключ в карман и пошел с Патмосовым, добродушно болтая.
– Мне у его житье, как на квартире. Что барин! Ей-Богу! Коли пришел кто – на чай тебе. Меньше полтины и не дают.
Они вошли в портерную, Патмосов спросил пива, и тот продолжал:
– Только комнаты убери, кисти вымой, и все! Кухарка готовит. Совсем барин! А жалованья – двадцать пять!
– Ваше здоровье, как вас звать?
– Василий Афанасьевич. А вас?
– Петр Демьяныч.
Они выпили.
– А давно вы у него на службе?
– Второй месяц. Раньше у него жил такой непутевый, пьяница: какие-то письма у него украл, ну, барин и выгнал!
Сердце Патмосова забилось.
– Письма? – повторил он.
– Мне Матрена сказывала. Барин, слышь, чуть не убил его. Потом выгнал.
Словно свет озарил Патмосова.
Допив пиво, он расплатился, крепко пожал руку Василью и сказал:
– Так передайте барину, чтобы подождал!
– Ладно. Приходи еще.
Патмосов проводил его до дверей подъезда, и они расстались.
XIX
Ястребов чувствовал раздражение на Патмосова.
– Опять не был, – сказал он Флегонтову, входя в камеру, – это черт знает что! Это недобросовестно! Что я без него буду делать, а?
В это время вошел сторож.
– Просит принять кухарка эта.
– Какая кухарка?
– Та, что у убитого служила.
– Зови, зови! – следователь оживился.
В камеру вошла Лукерья и с грохотом упала на колени.
– Виноваты мы, – тихо покаялась Лукерья, – ограбили покойника. Я и Прохор.
– Убил он? – спросил Ястребов.
– Что вы, прости Господи, – и Лукерья даже отодвинулась. – Ограбили его, точно…
Следователь разочарованно вздохнул.
– Как же, когда и что?
– Добро всякое, а денег тысячу.
– Когда же украли?
– Как барин на музыку пошел. Я – четыреста, а он – шестьсот взял. Вещи тоже взяли. Которые в щекатулке, внизу были. Заперли. Прохор и ушел.
– А где вещи?
– Его не знаю, а что у меня, так вот! – и Лукерья положила перед Ястребовым сверток.
Он развернул его и увидел пачку денег, два браслета, часы, цепочку, серьги и крупную брошь.
– Губа не дура! – усмехнулся Ястребов, отодвигая вещи. – Ну, молодец, что покаялась! Грамотная?
– Грамотная! – уже бойко ответила Лукерья.
– Ну, вот – подпиши! – Ястребов взял от Флегонтова записанное показание, громко прочел его и положил перед Лукерьей. – Подпиши!
Она подписала.
– Ну, а теперь тебя арестовать надо!
Лукерья покорно кивнула головой. Ястребов написал приказ, и Лукерью увели.
XX
Патмосов с утра стал готовиться к предстоящему свиданию.
Он наклеил себе бороду и на нос нацепил пенсне с темными стеклами.
После этого он надел форменные военные брюки, белый китель е полковничьими погонами, повесил шашку, взял общегвардейскую фуражку и с удовлетворением оглядел себя в зеркало.
Он еще раз оглядел все мелочи, взял три письма Веры Андреевны, тщательно спрятал их и суеверно перекрестился.
На улице Патмосов взял извозчика и поехал на Тучкову набережную.
Василий тотчас отворил ему. Теперь он был одет в серый казакин со светлыми пуговицами.
– Барин дома? – спросил Патмосов.
– Дома-с! Пожалуйте! – и Василий указал ему на лестницу.
На площадке показался художник в серой блузе. Солнце освещало его львиную голову, он был красив, как Антиной.
Сердце Патмосова сжалось.
Он предпочел бы видеть на его месте типичного злодея.
– Сюда! Сюда! – говорил звучным голосом Санин. – Ко мне, в мастерскую! С кем имею честь? Дурак-слуга сказал, что ко мне собиралась барыня.
Патмосов поднялся наверх и не решился пожать протянутую ему руку.
Он взял в одну руку фуражку, а другой вынул носовой платок.
– Полковник Снегирев. Вчера правда моя жена к вам собиралась и денщика послала, но жара, мигрень… знаете? И вот я вместо нее. А что до барыни, так, может, к вам еще кто собирался?
– Нет, нет, – поспешно ответил Санин, – избави Бог! Сюда! – Он отпахнул тяжелую портьеру, и они вошли в громадную мастерскую в два света, со стеклянной крышей.
Санин размашисто двинул мягкое кресло, поставил подле него курительный прибор и сказал:
– Садитесь, курите и говорите, чем могу служить, а я помалюю!
Он сел на табурет перед мольбертом и взял из вазы кисть.
Патмосов опустился в кресло и заговорил непринужденным тоном:
– У вас тут целый музей! Даже внизу: и зверинец, и коллекция палок. Прекрасные палки!
– Да, есть! – небрежно ответил Санин.
– Одна, которая с топором, – продолжал болтать Патмосов, в то же время следя за лицом Санина. – Недорогая, но незаменимая. Если ей стукнуть! Я знаю случай, когда одним ударом такой палки разбили голову, как орех. Вам, вероятно, случается бродить по пустынным местам?
Патмосов увидел, как омрачилось лицо художника и как дрогнула кисть в его руке.
– Палка дрянь, – сказал он после минутного молчания, – я велел ее убрать, а этот дурак все ее ставит.
Патмосов взял из ящика папироску с толстым, длинным мундштуком и спросил:
– Вы всегда курите эти папиросы?
– Всегда, – уже с некоторым раздражением ответил Санин, – а что?
Патмосов закурил и, стараясь казаться равнодушным, сказал:
– Приметные очень. Если бы вы совершили преступление, по одним этим папиросам вас могли бы найти и обличить!
Рука у Санина задрожала, и он быстро откинулся от мольберта.
– Я бы унес с собой свои папиросы, – сказал он с деланным смехом.
– А окурки? – тихо произнес Патмосов и замолчал.
Санин резко двинулся на табурете и, отвернув лицо, будто роясь в красках, сказал:
– Будьте добры объяснить мне цель вашего визита. Признаюсь, наш разговор начинает меня утомлять.
Патмосову стало жаль этого человека.
– Я хотел просить вас написать мне картину.
– Я картин не пишу, – глухо ответил Санин. – Я портретист.
– Здесь главным образом лица. Если позволите, я расскажу ее содержание.
Патмосов видел, как сбежала краска с лица Санина, и слышал его прерывистое дыхание.