На одиннадцатом круге он выключил кондиционер, опустил стекло и выставил локоть наружу, продолжая править одной рукой.
К чему притворяться? Он никогда не сможет и никогда не начнет об этом рассказывать.
Теплый, безмятежный вечер.
Если бы он заговорил, а этого не случится, он рассказал бы, как его друг Киова ушел в ту ночь в глубину темной и вязкой почвы - ушел целиком в войну, смешался с грязью.
Он ехал медленно, с включенным дальним светом, и вспоминал, как он ухватил ботинок Киовы и с силой потянул вверх, но не сумел преодолеть запах, сдался и упустил свою «Серебряную звезду».
Вот что надо бы объяснить: он был гораздо храбрее, чем думал про себя раньше, но далеко не так храбр, как ему бы хотелось. Тут именно оттенки важны. Макс Арнольд, любивший рассуждать о тонких материях, понял бы его. Отец, знавший все сам, кивнул бы.
– Правда состоит в том, - подчеркнул бы Норман Баукер, - что я отпустил его.
– Но может быть, он уже был мертв?
– Нет.
– Ты твердо уверен?
– Да. Он был жив. Такие вещи иногда понимаешь по ощущению.
Отец помолчал бы, глядя, как играет дальний свет на узкой гудроновой полосе.
– Ладно, - проговорил бы отец. - Семь медалей-то ты все-таки заработал.
– Да.
– Семь боевых наград.
– Да.
На двенадцатом круге небо разорвали многоцветные сполохи.
Он притормозил у Закатного парка и остановился возле навеса. Помедлив, вышел из машины, подошел к берегу и вошел в воду, не раздеваясь. Теплая вода смочила кожу. Он погрузил голову целиком и приоткрыл рот - чуть-чуть, попробовать воду на вкус. Выпрямившись, он скрестил руки и глянул на фейерверк. Для маленького городка, решил он, отличное развлечение.
Как рассказать правдивую историю о войне
В невыдуманном рассказе о войне мораль, если она имеется, подобна нитке, которой сшита одежда. Ее нельзя вытянуть. Невозможно извлечь суть, не раскрыв при этом другой, более глубокой сути. И в итоге получается так, что про невыдуманный рассказ о войне и сказать-то особо нечего, кроме, может, «Да уж…». Невыдуманные рассказы о войне не ставят своей целью делать какие-то общие выводы. Они далеки от абстрактных размышлений или аналитических изысканий.
К примеру, возьмем довольно популярное выражение: «война - это ад». Как нравоучительное изложение старой избитой истины оно представляется совершенно верным, и все же оно говорит о предмете отвлеченно, обобщает, и потому не выходит, чтобы аж до кишок пронимало. Душу не трогает.
Все сводится к тому, что называется «нутром чую». Невыдуманный рассказ о войне, если его рассказать честно, заставляет этим самым «нутром» поверить.
Именно так происходит, когда я рассказываю следующую историю. Я уже рассказывал ее раньше - много раз, много версий - но вот, что случилось на самом деле.
Мы форсировали реку и двигались на запад в горы. На третий день мой друг Курт Лимон наступил на мину-ловушку из артиллерийского снаряда. Мгновение назад он, смеясь, играл в догонялки с Рэтом Кайли, а теперь он мертв. Деревья были густые и нам почти час потребовался, чтобы расчистить ЗВ для медицинского вертолета.
Позднее, выше в горах, мы проходили мимо вьетконговского буйволенка. Я не знаю, что он там делал - рядом не было ни деревень, ни рисовых полей - но мы догнали его, накинули петлю и повели к покинутой деревне, где должны были устроится на ночь.
После ужина Рэт Кайли подошел к буйволенку и погладил его по носу. Военный открыл баночку С-рациона - свинину с фасолью - и предложил ему, но животное не проявило интереса.
Рэт пожал плечами.
Он отошел назад и прострелил ему правую переднюю ногу в районе коленного сустава.
Животное не издало ни звука. Оно тяжело упало, но вскоре поднялось. Рэт тщательно прицелился и отстрелил ему ухо. Он выстрелил буйволу в филейную часть и в небольшой горб. Потом - дважды по бокам. Это делалось не для того, чтобы убить, но чтобы помучить. Он направил винтовку в морду и отстрелил буйволу рот. Никто ничего не сказал. Весь взвод стоял и наблюдал за действом, думая о самом разном на свете, и никому не было жалко буйволенка. Курт Лимон погиб. Рэт Кайли потерял своего наилучшего друга. На неделе Рэт напишет длинное письмо сестре приятеля, и она не ответит на него, но сейчас стоял лишь вопрос о боли. Он отстрелил хвост. Отстрелил куски мяса, что ниже ребер. Все вокруг нас истощало запах дыма, грязи и зелени; вечер был влажный и очень жаркий. Рэт переключил винтовку на режим автоматической стрельбы. Он стрелял, не целясь, почти беззаботно вливая поток из пуль в живот животного. Он перезарядил, присел и прострелил левую переднюю ногу в районе коленного сустава. Вновь животное тяжело упало и попыталось подняться, но теперь у него это не вышло. Оно зашаталось и упало на бок. Рэт выстрелил в нос. Он склонился вперед и что-то прошептал ему как старому четвероногому другу, а затем выстрелил в горло. Все это время буйволенок был беззвучен, или почти беззвучен, слышался лишь тихий булькающий звук с того места, где раньше был нос. Теперь он неподвижно лежал. Ничего не шевелилось, кроме его огромных, тупых глаз с черными зрачками.
Рэт Кайли расплакался. Он невнятно что-то пробормотал, прижал к себе винтовку как ребенка и отошел.
Остальные обступили буйволенка, создав неровный круг. Некоторое время все молчали. Мы стали свидетелями чего-то - чего-то существенного, совершенно нового и глубокого, такой поразительной вещи на земле, которую нельзя описать словами.
Кто-то пнул буйволенка.
Он был еще жив, хотя только едва, только в глазах.
Удивительно, - наконец произнес Дэйв Дженсен. - За всю свою жизнь я никогда не видел такого.
– Никогда?
– Ни разу.
Киова и Митчелл Сэндерс подняли животное. Они перенесли его через открытую площадку, подняли выше и сбросили в деревенский колодец.
После этого мы просто сидели и ждали, пока Рэт возьмет себя в руки.
– Удивительно, - продолжал Дэйв Дженсен. - Нечто новое. Я никогда такого не видел.
Митчелл Сэндерс вынул свой йо-йо. - Да, это Нам, - сказал он. - Сад Зла. Здесь каждый грех свеж и неповторим, мужик.
Какой вывод можно сделать из этого?
Война - это ад, но это даже не половина ее значения, поскольку война - это еще и тайна, и ужас, и приключение, и мужество, и открытие, и святость, и жалость, и отчаяние, и стремление, и жизнь. Война омерзительна; война весела. Война захватывающа; война - кропотливая работа. Война делает вас мужчиной; война делает вас мертвым.
Истины противоречивы. Можно, например, утверждать, что война нелепа. Но война так же и красива. Как бы ужасна она ни была, вы не можете не глазеть на ужасное величество битвы. Вы пристально всматриваетесь в движение трассирующих пуль, разрезающих темноту подобно сверкающим красным лентам. Сидите, притаившись, в засаде, а холодная, безразличная луна поднимается над ночными рисовыми полями. Вы восхищаетесь жидкой симметрией войск при движении, льющимися с боевого вертолета колоссальными потоками раскаленного железа, осветительными ракетами, белым фосфором, пурпурно-оранжевым свечением напалма, красным сверканием ракет. На самом деле, это все на так мило. Это изумляет. Это заслоняет собою все остальное. Это повелевает вами. Вы ненавидите это, да, но не ваши глаза. Подобно пожару - убийце лесов, подобно раку под микроскопом, любой бой или налет бомбардировщиков или артобстрел изысканно прозрачны вследствие своего абсолютного безразличия к вопросам морали - могучей, неумолимой красотой - и правдивый рассказ о войне поведает правду об этом, пускай сама правда и безобразна.
Делать обобщения относительно войны - все равно, что делать обобщения относительно мира. Почти все правда. Почти все вымысел. Странность войны в том, что вы никогда не будете живы больше, чем когда находились одной ногой на том свете. Вы различаете то, что имеет значение. С чистого листа, как в первый раз, вы любите лишь лучшее в себе и в мире, все, что может быть потеряно. В час ночи вы сидите в своей ячейке и наслаждаетесь видом широкой реки, становящейся розовато красной, и горами позади нее; хотя утром вы должны будете пересечь эту реку и идти в горы и делать ужасные вещи и, возможно, умереть, даже так, вы получаете удовольствие от изучения изумительных цветов реки, вы чувствуете удивление и трепет во время заката, у вас сильно щемит в груди от мысли, каким мог бы быть мир и каким он всегда будет, но не сейчас.
Митчелл Сэндерс был прав. Для обычного солдата, по крайней мере, войну - ее духовную ткань - можно пощупать - как обширный призрачный туман, плотный и постоянный. Ясность отсутствует. Все кружится. Старые правила больше не действуют, старые истины больше совсем не истины. Правота переходит в неправоту. Порядок, размываясь, обращается в хаос, ненависть - в любовь, уродство - в красоту, закон - в анархию, любезность - в дикость. Испарения засасывают вас. Вы не можете сказать, где находитесь, или почему вы там. Единственное, что достоверно, - это абсолютная неоднозначность.