— Ну и что ты замолчала?
— А вот я сейчас… погоди, там под ногой самое трудное место… Стой, стой, сиди
спокойно… А ты..?
— Что ты хочешь спросить, я сама не игралась им, сикелем своим? Игралась! И ты играешься с ним! Ну что не так? Да ладно тебе уже в молчанку играть… Все бабы, кто без мужика, особенно после того, как с ними расстались, со своими сикелями игрались и сейчас….Ну, что ты так смотришь? И я, а что, я не баба? Эх, если бы мне мужичка… да на часочек, хотя — бы сюда! Вот тогда бы мы с ним наигрались! Я бы его петушком, или как ты там сказала?
И я ей сказала, потом она как–то и по–другому его назвала, я тоже, а потом мы с ней и ржем…
— А можно еще так! По–тарски…
— Нет, по–татарски нельзя, то матюги.
— Да нет, не матюг, она — манда, а он — ялдык! Ха. ха. ха! Ну что? Вот зеркало возьми, протри и смотри! Ну как?
— Нет, ты мне скажи, какая она стала, другая? Что, уже не манда? А тогда…
— Да! — Тяну со значением. — Ты знаешь, я не права была…. У тебя… Ты, что делаешь дура, да так же нельзя! Я, же не мужик, я же…
— Ну, что я говорила? Смотри? Вот видишь мой сикель, и он уже…
— Что он, чего это? Он что, на меня….Но я, же не мужик, чего это он…
— А вот и гребешок, так я его разведу, ну что, ты видишь ман…..?
Я как–то странно себя почувствовала. У меня от того, что увидела, смешанные чувства. Никогда и нигде я такое не видела…И не то, что не видела, но даже не представляла, что такое в ней, нет, в нас…
Она ухватила за руку и приложила…
— Ну как? Что скажешь? А знаешь, как приятно голенькой и мне хочется даже чтобы, …чтобы ты…
— Нет! Ты что? Что люди подумают? И потом я, мне, рано с таким добром, вот… и я думаю…
— А что тут думать? Никого нет, и никто не узнает! Иди ко мне!
И за руку тянет!!! А я, я….Уперлась, борюсь, но… как мне кажется, не с ней, а больше с собой. Успела еще подумать: ну и что, что в этом такого, вот возьму и..
Нагнулась и уже не смогла отвести глаз и все ниже и ближе….Присела перед ней и…
Коснулась пальцами горячей кожи ноги.…Побоялась сразу туда, думала, что я с чем–то неведомым и потому страшно даже, к тому же мысль… Запретно! Это запретное место! А ты? Что ты решила?
Не успела сообразить, как она, разрушая все мои опасения, сама на меня налетает. Ее ноги мне на плечи легли, и она ими к себе притягивает…
Поднимаю лицо и вижу только ее глаза…. Она слегка наклонила голову и смотрит прямо в меня…. Потом вижу, как ее губы сходятся в поцелуе, как бы меня приглашая … И я… я коснулась….
Целую ее тело, не дышу, все жду ее реакции… Она мне:
— Я б……? Я плохая, я, наверное, как те женщины? — Спрашивает напряженно
— Сядь! Я прошу тебя, сядь, не поднимай бедра. — Дрожащим голосом, почти умоляя, я ей.
— Не бойся, я чувствую, я все понимаю, я хочу, чтобы ты поближе, я вот так, и сначала ты губы…. Ну что же ты? Смотри, а ты говорила, что нет петушка, а вот,….это разве не петушок? А ты его потрогай руками, теперь пальчиками….
— Нет, я губами,…язычком… Мда…а….а!
— Ой, мама!!!
Сколько времени прошло, не знаю, стемнело, и мы вышли в предбанник. Устали, намаялись и легли, обнялись и гладим тела друг у друга…
— Глаша, а скажи мне, когда ты этим начала заниматься? Как ты узнала, что пришел срок?
— Я же в деревне жила, а там не ждут срок, как у вас, раз девка налилась, то к ней на ее гребешок тут же садится ее петушок!
— А когда это ты успела? Тебе сколько лет? Как двадцать шесть? А я‑то думала, что тебе…
— Я что же, такая старая? — Спросила, а следом ее руки ушли с моего тела. Оглянулась, а она села, руками лицо прикрыла и…
— Ты чего, Глаша, я не хотела тебя обидеть… Села, обняла ее горячее, нежное, мягкое тело… Я не хотела тебя….
— Ты знаешь, — говорит она, отрывая руки от печального лица, я ведь любила и не всегда я была кухарка…
— А ты и сейчас не служанка…
— Правда? Ты так считаешь? А то знаешь, ко мне ведь привыкли и все Глашка, да Глашка, а я, между прочим, еще и девка. Ты видишь? Смотри… Видишь, мое тело, мою грудь — И встала.
Смотрю, восхищаюсь, и рукой по бедру поглаживая ее, говорю…
— Ты мадонна, Глашенька…ты такая…. Ты женщина… милая Глашенька, ты прелесть….
Она снова присела рядом обреченно, склонила, повесила головушку, согнутой в локте рукой прикрыла большую грудь… Я вижу, как у нее под рукой ходит, вздымается отчаянно грудь….
— Ляг, пожалуйста, я не трону, в запретные места не полезу, я тебя отблагодарю, я поглажу, ну, ляг же, я твоя девочка маленькая, я не обижу тебя… — Шепчу ей и ее потихоньку укладываю на… на полать!
Да, нет! На плаху! — Встревает черт. — Ты что решила, ее сношать? Ах, коитус устроить, а это как? Его можно только с мужчиной! С бабой, ах, простите, с дамой, все не так! А как, научно назвать, простите, не знаю! Сама, как ты рассказывала подруге о друге, сама теперь и решай, раз заварила такую кашу! Ну же? И что же дальше будет?
Она легла с закрытыми глазами, а я ей руку на мягкий округлый живот. И стала гладить… Сначала по животу, влево и право, а потом….
— Не надо… — Шепчет. — Потом. Там же, ты говоришь, у меня, как у мужика была борода…
— Нет, то не борода была, то страдания, от одиночества она так заросла…
— А у тебя я заметила не такая.
— А какая?
— У тебя пирожок — на два ломтика.
— Как, как ты сказала, какая….?
— Ломтиками твоя и еще пирожок. Она… Ну–ка, встань. Вот видишь, она еще у тебя, как у девочки, но уже с холмиком, волосиками редкими, черненькими и… — Говорит и рукой повела по… Потом повернулась, рукой за ногу взяла, притянула к себе.
— Вот видишь, как выступает она, словно губы безмолвные и уста, а вот уже обозначился у нее язычок… — Говорит и руку ведет…
Потом…
— Ох! — Ее поцелуй прямо поверх ломтиков.
— Ох! — Ее язычок вылез и мокрым кончиком сверху по ломтикам….
— Ох! — Все лицо, открытый рот с жалящим кончиком и все ко мне поверх ломтиков…
— Ах! Еще! Еще! — Ее горячее дыхание обжигает, мне горячо, мне….
— Ах! Еще, еще! — поцелуи пошли выше, выше… По дрожащему от ожидания животу, слева по бедру, опять по животу, потом….
— Хорошо, милая, хорошо. Ну, ты знаешь, это же настоящий кайф!
Потом снова лежим, улыбаемся.
— А у тебя ведь простуда ушла от услады…
— Как ты сказала? Ах, кашель и насморк прошли! Что? Будешь веником банить? Ну, банить так банить! Главное — из твоих рук! Ну, давай!
Вот так мы и не вышли из бани в тот вечер. Заночевали в предбаннике, на полушубках овчинных.
Все это вспомнила, я все ведь запомнила. И ее грудь, ее тело, запах ее женского угощения моему рту и наслаждение языку. В ней все это было: и тело, и грудь, и угощенье. В ней все было, только потом я, по роковым обстоятельствам, домой. Умер внезапно отец.
И вот так, только что я парила, летела, а тут стук! Упала, припала на мертвое тело отца!
Спасибо его семье, нас пустили к нему и дали проститься. Потом допустили в их осиротевшую семью. Горе всех объединило. Во мне все замешалось в тягучую массу: тело Глаши, поцелуи Марианны, отец, его дети и тетя Надя, жена, переживания и горе матери и я сама. Долгая и печальная масса всего, что копилась, застыла во мне надолго. Я окончила школу, живя в семье у отца, тети Нади, которая приняла меня, слава богу, как родную дочь отца. А моя мать ушла, уехала, не смогла пережить. Потом вышла неожиданно замуж за француза — месье Роже. Уезжая, меня обнимая, все твердила, что любит, но я знала, что она в положении уже снова и будет рожать там вдалеке. А я оставалась с семьей отца, куда вскоре переехала насовсем. Мать сначала писала часто, а потом, после рождения Марселя, моего очередного брата, писала редко. Ну, вот так жизнь сложилась у меня. А вы говорите, что я не Райка? А вот насчет шляйки, то сами решайте!
Все это вспоминала и не знала, что будет потом в сексуальном плане, какое продолжение у меня?
Куклы
Как оказалось, мы не первые были покупки в доме у доктора, и нас уже встречали другие куклы.
Нашему любопытству не было предела. И хоть Милку сразу же проводят в комнату наверху и меня следом, но я все никак не могу отделаться от ощущения, что я вещь новая в этом доме. Мы как приехали, то нас сразу же взял под опеку высокий и строгий одноглазый араб. Прямо циклоп! Все делалось быстро по его командам, и не успели мы опомниться, как нас уже вела по коридорам большого дома очень красивая молодая девушка с цветком в волосах.
Я уже понимала немного обычаи и поняла, что эта красавица от того без платка, что она в собственном доме. А на улице все женщины их носят, как у нас в церкви, платки, повязанные, но так, что только у них лица видны, а волосы старательно спрятаны, видимо, так им надо, а иначе нельзя.
Но и нас еще во дворе у капитана закутали платками и Али, как мне показалось, радостно сажал нас в машину. И пока ехали, а он вез уже нас в кабине, не в кузове, то я уж ему все сказала, что думала о его бизнесе.