Старенький «форд» немилосердно мотало из стороны в сторону на скользкой дороге, и приходилось изо всех сил упираться ногами в днище, а спиной – в промороженное железо кузова, чтобы не реять над скамейками, как горьковский буревестник.
Автоматы с навинченными глушителями неприкрыто стояли между колен – город остался позади, и теперь от цели их отделяли считанные километры.
Глядя на уродливые толстые наросты глушителей, Слепой подумал, что в данном случае это явное излишество – тишину соблюсти все равно не удастся, поскольку на депутатской даче их ждут – не дождутся. Если, конечно, Малахов не полный кретин, мысленно уточнил Глеб.
Передние колеса автомобиля тяжело ухнули в выбоину, а через секунду туда же с грохотом обрушились и задние. Протяжно и громко скрежетнул металл, рессоры крякнули, но выдержали, в кабине раздался энергичный возглас сидевшего за рулем Кости, и не удержавшийся на узкой лавке Сапер, грохоча амуницией, обрушился из-под потолка на затоптанный жестяной пол кузова. С трудом поднявшись на ноги, он просунул голову в окошко, прорезанное в отделявшей кабину от кузова перегородке.
– ..! – выразительно сказал он Косте.
– Сам ты… – донеслось в ответ. – Садись за баранку и попробуй проехать по этому танкодрому.
– Сядь, Сапер, – сказал Батя, – не маячь. Держаться надо.
Недовольно ворча, Сапер ввинтился на свое место между Рубероидом и Шалтаем-Болтаем, двигаясь с разболтанной грацией брошенной на произвол судьбы марионетки. Поправив сбившуюся на бок маску, он мрачно привалился к стенке фургона, сразу затерявшись за широкими плечами соседей Рубероид закатал нижний край маски, превратив ее в лыжную шапочку – от этого мало что изменилось, голова Рубероида как была, так и осталась сплошным черным пятном в полумраке кузова, – вставил в пухлые губы сигарету и долго ловил ее кончиком пляшущий огонек зажигалки. Наконец, ему удалось прикурить, и по кузову фургона поплыл густой табачный дым, казавшийся особенно удушливым внутри этой насквозь промерзшей тряской жестянки. Сверчок, покопавшись в кармане комбинезона, извлек оттуда спичечный коробок и, слегка приоткрыв его, принялся вытрясать на подставленное запястье белый порошок. Машину в очередной раз занесло, и часть порошка просыпалась на пол.
– С-с-с… – прошипел Сверчок, покрепче упираясь ногами в пол и возобновляя прерванное занятие.
– Баксов на пятьдесят просыпал, – заметил молчаливый Шалтай-Болтай.
Сверчок недобро покосился на него и, поднеся запястье к своему острому носу, с шумом втянул порошок сначала правой, а потом левой ноздрей. Батя бросил на него короткий взгляд, но ничего не сказал. Видимо, такое поведение Сверчка перед операцией было в порядке вещей. Глеба передернуло – люди, которые шли в бой под кайфом, всегда вызывали у него органическое отвращение. Сиверову были противны их слюнявые орущие рты и остекленевшие, бессмысленные глаза, хотя дрались эти люди бесстрашно и ожесточенно и могли нагнать страху на противника, особенно если тот не был профессионалом. Для профессионала же убрать с дороги такого, с позволения сказать, бойца было все равно, что прихлопнуть таракана на обеденном столе – противно, но совсем не трудно. Глаза у Сверчка моментально замаслились, и он принялся часто шмыгать носом.
– Хорошая штука – кокс, – подначивающим тоном сказал Рубероид. – Может, поделишься, Сверчок?
– Бери, не жалко, – щедро предложил тот.
– Уже готов, – буднично констатировал Рубероид. – Нет, спасибо, – отвел он в сторону коробок, который отъехавший Сверчок настойчиво тыкал ему в физиономию. – Он же белый, а я нюхаю только черный – из расовой солидарности.