— Назовите вашу цену, — предложил он — Хотя бы порядок цифр.
— Это очень дорого, — отозвался Насадный. — Но я вынужден продавать дешевле…
— Вы скажите сумму! Верхний потолок!
— За все работы я бы попросил восемьсот долларов.
— Восемьсот?.. Да, это Россия!.. Слов нет. Знаете сколько стоят подобные уникальные вещи? Каждая из них в десять раз дороже!
Академик вдруг понял, что перед ним не покупатель, а ценитель его творчества, человек, обладающий фантазией и чувством прекрасного.
— Возможно, вы правы, — однако же уклонился Насадный. — Но сейчас рынок и всё зависит от спроса. Настоящую цену никто не даст.
— Простите, вы только продавец или эти работы — ваши?
Он полагал, что этот «искусствовед» всё равно не купит ни одной картины — у таких обычно нет денег — и потому расслабился, потерял бдительность.
— Мои работы, — признался просто и даже уловил лёгкую собственную гордость.
— Да!.. — ценитель наконец-то оглядел академика, почти как картину. — Как вам удаётся? Вы маг? Или алхимик?.. Это же натуральная живопись: палитра, гармония цвета… И ни одного шва! Цельные куски!
Он проливал бальзам на душу, и следовало бы насторожиться, взглянуть на сладкопевца иными глазами, но истосковавшаяся по доброму слову душа творца уже парила от счастья. Раньше ничего подобного не случалось, покупали панно в основном «новые русские», как оригинальные побрякушки для директорского стола в офисе…
Ценитель взмахом руки подозвал к себе товарища, что-то сказал ему тихо и тот через минуту подогнал какой-то автомобиль зарубежной марки, в которых академик совершенно не разбирался.
— Рассчитаемся в машине, — шёпотом заявил знаток. — Потом отвезу вас, куда скажете. С деньгами ходить по городу небезопасно.
Святослав Людвигович всё ещё не чувствовал никакого подвоха, поскольку испытывал полное недоумение: покупатель не походил на богатого человека. Сел в автомобиль вместе с шедеврами и тут же получил деньги — по две тысячи долларов за каждую работу.
И тоже ничего не заподозрил, ибо вдруг осознал, что не только дорога на Алтай, но и старость ему теперь обеспечена.
Его и в самом деле отвезли куда он сказал — на Петроградскую, благодарно распрощались, обменялись телефонами и Насадный пошёл сначала в сберкассу, чтоб обменять валюту, затем в магазин, где купил шампанское, дорогую нарезку и фрукты, после чего отправился домой напрямую, проходными дворами. Едва оказавшись в своей квартире, он позвонил Рожину и пригласил его на праздничный обед: старый сподвижник был единственным человеком, посвящённым в «торговый бизнес» академика: грязное, непотребное это занятие приходилось тщательно скрывать.
За столом они просидели до вечера, даже старые походные песни попели под гитару. Насадный выбрал удобный момент, отсчитал старому сподвижнику тысячу долларов и сунул в нагрудный карман.
— На нашу пенсию прожить нельзя! — прикрикнул, видя его немое сопротивление, — да ещё бы её платили… А мне сегодня невероятно повезло, покупатель настоящий пришёл, первый… Будут деньги — вернёшь.
И вдруг у старого сподвижника загорелся взор. Он выхватил доллары из кармана и швырнул на стол.
— Хватит! Хватит, Насадный! — выкрикнул бывший аспирант возбуждённо и обидчиво, — мне твои деньги не нужны, понял? Не возьму!..
— Понимаешь, они мне очень легко достались, Миша! — академик собрал деньги и вновь попытался сунуть в карман Рожина. — Я же объяснял: нашёлся покупатель!.. Полный идиот! Готовый выложить за какую-то ерунду, за… плоды дряхлеющего ума кучу денег! Не бойся, мне хватит! Ещё целых семь тысяч! Так что собирайся, снова поедем в частную экспедицию. Это зарплата, если хочешь.
— Я больше никуда не поеду с тобой, — старый и верный сподвижник ударил по руке с деньгами и встал. — Да, тебе всё даётся легко… Открытия, изобретения, звёзды, даже памятник при жизни. Всё легко и просто.
— Миша, да перестань, ты что? — засмеялся и одновременно испугался Насадный. — Ты-то свидетель, что мне легко далось? Ни одного дела ещё до конца не довёл!
— А балганские алмазы? А установка «Разряд»?.. И ещё — город, по собственному проекту…
Насадный услышал глубокое и сильнейшее разочарование — не хотелось даже про себя называть это завистью.
— Рожин, я тебе рожу набью! — он ещё пытался сгладить назревающий конфликт — явление в их отношениях небывалое. — Месторождение законсервировано, «Разряда» нет, не существует!
— Как же, а опытный образец? Действующий, промышленный образец? И Ленинская премия!
— Да это же действующая модель! Чистейший самопал!
— Ладно, только мне не рассказывай! — недружелюбно мотнул головой Рожин. — Но город-то стоит! За Полярным кругом!..
— Город продали, Миша…
Он ничего не услышал, поскольку не хотел, засмеялся зло: так он смеялся только над врагами…
— Невезучий бессребреник!.. Не надо передо мной выделываться, Насадный. Ты сколько раз академик? Поди, и со счёту сбился? А я посчитал! Тебя приняли в шесть европейских академий.
— Хорошо посчитал?..
Рожин не давал и слова вставить, выплёскивал всё, что накипело в его душе, причём валил всё в кучу, без разбора…
И не сказать, что делал это по пьянке, ибо выглядел совершенно трезвым…
— Мировая величина! А если бы ещё Запад вовремя услышал об открытии таймырского феномена? Что бы было? Нобелевская, разумеется!.. — перешёл на шёпот. — Ну, а если бы узнал о существовании «Разряда»? Технологии будущего?.. Живая икона! Молились бы на тебя!.. Нет, я всё тебе скажу, всё!
Столь внезапный прорыв сначала ошеломил Насадного, но затем, как это обычно случалось, вызвал холодное раздражение. Вообще следовало бы дать по физиономии и выгнать в шею, однако упоминание об астроблемах неожиданно толкнуло его к воспоминаниям. Он дождался паузы, когда старый сподвижник налил себе полный фужер шампанского и стал жадно пить — будто огонь заливал.
— Поедем искать родину человечества, — будто ничего не случилось, заявил академик. — На сборы тебе даю один день. Полетим самолётом, раз денег привалило…
— Я сказал — никуда больше не поеду! — отрезал бывший аспирант. — Мне надоело сидеть в твоей тени. У меня могла быть собственная судьба! Пусть не такая, как у тебя! Без геройских звёзд, памятников… Но своя! А я за тобой всю жизнь, как верный пёс… Это ты меня сделал таким!
— Рожин, а ты ведь земноводный! — непроизвольно вырвалось у Насадного. — Ты же летарий! Как я этого не замечал?..
Старый сподвижник насторожился.
— Что значит — летарий?
— Ты не обижайся, это не оскорбление. И не твоя вина…
— Нет, ты мне объясни, что такое — летарий? Или как там ещё?..
— Состояние души, — постарался уклониться он от прямого ответа.
Но Рожин не мог успокоиться и нарывался на скандал.
— И какое же у меня состояние души? Разумеется, оно на порядок ниже твоего? Так? И душа совсем пустая! Ещё и подлая, да? Столько добра сделал, облагодетельствовал, в люди вывел, а теперь приходится выслушивать претензии!.. Не так? Тогда скажи сам!
— Ты живёшь на свете первый раз, — проговорил Насадный. — Впрочем, может, я и ошибаюсь…
— Ну конечно, первый раз! — задиристо подхватил он, наливая себе шампанского. — А ты у нас — сорок первый! Поэтому такой гениальный, знаменитый… Да всё, что ты сделал, — дерьмо! Дерьмо, понял?! Потому что никому не нужно! Ты сам не нужен!
— Мы оба с тобой оказались не нужными.
— Не оба — я с тобой стал не нужен! Под твоей тенью!.. Из-за тебя мне не дают читать не то что курса — разовых лекций в университете! К студентам не подпускают!.. Стоит лишь назвать свою фамилию, как мне в ответ называют твою! А, сподвижник и полпред академика!..
— С чего ты завёлся, Рожин? — придвинувшись к нему, спросил Святослав Людвигович. — И почему именно сегодня? Я позвал тебя, чтобы устроить маленький праздник… Теперь можно ехать в экспедицию, вон какие деньги с неба упали! А ты взял и испортил праздник.
— Ты мне жизнь испортил, Насадный. Может быть, действительно единственную. Что-то я не верю в переселение душ…
— Тогда давай выпьем мировую? — предложил академик. — Стоит ли ссорится, если всё дело в том, что не дают читать лекции? К студентам не подпускают!.. Меня тоже не подпускают. Ну и что?
— Тебе-то ну и что!.. У меня жизнь кончается.
— Умирать собрался?
— Ага, сейчас! Не дождёшься!..
В этот момент Святослав Людвигович вспомнил, что это не первая их ссора. Была одна, правда, очень давно и возникла она из-за пустяка с точки зрения Насадного. На второй год, когда в Балганском кратере уже работала геологоразведочная экспедиция, на берегу реки откопали мамонтёнка. Залежи бурого угля были почти на поверхности, под метровым слоем мерзлоты, и его черпали для нужд посёлка обыкновенным экскаватором. Растепленный грунт превратился в грязь, потёк селью в реку и однажды утром экскаваторщик обнаружил ископаемый труп животного. Размером он был со среднего слона, разве что обросший густой жёлтой шерстью и абсолютно целый. Сообщили в Красноярское отделение Академии наук, потом в Москву отослали телеграмму, но прошла неделя, другая — нигде даже не почесались. А на Таймыре хоть и было всего пятнадцать тепла, хоть и завалили мамонта кусками льда с озера, закрыли брезентом от солнца, всё равно начался запашок. Ко всему прочему кто-то ночью ободрал всю шерсть с одного бока — она уже начала лезть сама. Потом вырубили огромный кусок из задней ноги — кому-то захотелось попробовать пищи первобытного человека. А ещё через неделю ископаемое чудо нашли собаки…