— Другого раза может не быть, — тихо процедил сквозь зубы Бенкендорф, резко развернулся и пошел прочь. Смех у него за спиной тотчас прекратился.
Марго часто снилась ему во время войны, и он без конца повторял ей все ту же любезную фразу: «А вот когда вы приедете ко мне, в Россию…» Он выскакивал из сна, как из ледяной проруби, целовал нагрудный крест и шептал слова молитвы…
В разворованной, оскверненной церкви Александру сделалось нехорошо, и он поспешил на свежий воздух.
Работа в Спасских казармах кипела. К солдатам, несмотря на проливной дождь, присоединились изможденные от голода, уцелевшие москвичи. В основном это были ремесленники, мещане, слуги из сгоревших особняков. Они несли с собой палки, холстину, веревки, сооружали самодельные носилки.
Между тем от гонцов, разосланных по городу, поступали новые сведения. Магазин мадам Обер-Шальме, что на Кузнецком мосту, стоит нетронутый и полон разнообразного товара. А это, как всем известно, самый богатый магазин в Москве. Бенкендорф немедля приказывает опечатать окна и двери и выставить надежный караул, чтобы ни одна душа не проникла внутрь. Вернется генерал-губернатор из Владимира, сам решит, что делать с товаром.
Когда Спасские казармы опустели, партизаны развели костры, стали готовить пищу. Дождь постепенно утихал. Уставшие, обессиленные люди валились с ног. Нужен был отдых, а потом предстояло еще окурить казармы конским навозом, чтобы не распространилась зараза. Солдаты делились едой с москвичами. Те и другие сидели молча вокруг костров, даже на разговоры не было сил. Полковник, глядя на них, мечтал, как назло Бонапарту, думавшему стереть древний город с лица земли, Москва скоро поднимется и станет еще краше, чем до войны. Не в первый раз горит… Его мысли прервал князь Волконский, прискакавший со своими людьми.
— Алекс, собирайся! Я присмотрел для тебя очаровательный домик на Страстном бульваре.
— Для меня? — удивился Александр.
— Так ты еще ничего не знаешь, любезный Бенкендорф? — ласково улыбнулся ему Волконский. — Тебя назначили комендантом Москвы. Вот приказ. — И протянул бумагу, где по пунктам перечислялись мероприятия, которые комендант должен был осуществить в ближайшее время. Их хватило бы на два года, но Бенкендорфу отводилось не больше месяца.
— Ну тогда показывай свой очаровательный домик! — спрятав бумагу за пазуху, бодрым голосом сказал Александр и лихо, по-гусарски, запрыгнул на коня. Казалось, этому человеку был нипочем прошедший тяжелый день.
Еще несколько недель трупы людей и лошадей, разбросанные по всему городу, свозились к Москве-реке. Здесь их жгли, а пепел сбрасывали в реку. Вовремя принятые меры не дали развиться эпидемии. С помощью драгунских патрулей в городе был установлен строжайший порядок, любые вылазки мародеров и бандитов пресекались на месте. Москвичи начали возвращаться в столицу из близлежащих деревень. Москва постепенно оживала.
Глава третья
Князь Белозерский с достоинством встречает перемену своей судьбы и заключает сделку с ростовщиком. — Раздоры в благонравном семействе. Родительская любовь и сервиз на двести персон
Прирученный разбойник, назвавшийся Илларионом, быстро шел на поправку. Уже через неделю после описанных событий он поднялся с постели и тотчас приступил к своим новым обязанностям. Вскоре князь убедился, что может всласть отсыпаться до поздних петухов, ни о чем не тревожась. Илларион люто, придирчиво следил за дворней и никому не давал поблажки. «Лешего мы принесли с болота, не иначе», — плевались дворовые, однако безропотно сносили ругань и побои управляющего, ходили перед ним на цыпочках, прятались от окаянного новичка по углам. «Стало быть, разбойника вам и надо было, — умилялся Илья Романович, — чтобы баклуши не били да берегли барское добро! Я-то с вами нежничал, да разве такие скоты что-то понимают?!» Евлампия, напротив, была крайне недовольна новым человеком князя. «Ишь, чего учудил, — ворчала шутиха, — разбойника приютил! Волка из лесу притащил! О детях-то не подумал! Теперь и спать страшно — а ну, возьмется за нож, зарежет во сне! Волки, они тоже в голодуху к людскому жилью сбегаются, только не за добром, ох, нет…»
Находя, что вольному человеку неприлично ходить с бородой, как мужику, князь приказал Иллариону побриться. После преображения выяснилось, что тот очень хорош собой. Особенно красили его смуглое лицо большие, круглые, угольно-черные глаза, при всей своей красоте, однако, начисто лишенные выражения и совершенно непроницаемые. Природа наградила Иллариона броской внешностью героя романтических поэм, но этот стройный, высокий красавец проявлял к людям столько жестокосердия и отчаянной ненависти, что ни единая девка на него не заглядывалась. Избавившись от лесного обличья, управляющий почувствовал себя окрыленным и, расправив широкие плечи, с еще большим воодушевлением принялся драть шкуру с холопов.
Шло время, в Тихие Заводи упорно просачивались слухи о том, что Бонапарт раздумал идти на Петербург и вроде бы уже покинул Первопрестольную. В это с трудом верилось засевшим по своим имениям помещикам, уж больно лихо начинал корсиканец свой поход. Слухам Белозерский не доверял нисколько, недовольно крутил орлиным носом, отплевывался и ворчал: «Еще, пожалуй, выдумают, что Кутузов взял Париж, а царь-батюшка в магометяне подался, к турку! Всему будешь верить — дураком прослывешь».
Однако слухи вскоре облеклись в плоть и кровь, сломив недоверчивость осторожного князя. В самом конце октября, когда уже совсем установился санный путь, снова донесли, что в доме у старосты пришлый человек. На этот раз князь не стал вооружать дворню. Он даже не снял со стены ружья, и пес Измаилка остался сидеть на цепи, с обидой поскуливая и скучая по работе. Он взял с собой только Иллариона и гордо прошествовал с ним мимо дворовых людей и удивленной Евлампии. Шутиха ничего не смогла вымолвить, только всплеснула руками и вместо благословения плюнула вслед.
Перед домом старосты Илларион грубовато-фамильярно предупредил:
— Ты, барин, не лезь на рожон, а то в прошлый раз друг мой Федька тебя едва не зарезал. Предоставь уж мне…
Князь хитро прищурил глаз и не без удовольствия, с подначкой заметил:
— Что ж, вот и поглядим, какой из тебя управляющий!
— Да уж не подведу, будьте уверены! — подыгрывая барину, заверил тот.
Илья Романович был доволен, что так быстро приручил разбойника и сумел заставить себе служить. «С этим малым я горы сверну!» — радовался он про себя.
Когда вошли в избу, князь шепнул:
— Я в сенях затаюсь, а ты действуй…
Пришлый человек сидел за столом, спиной к сеням, и вел негромкий разговор с хозяином дома, так что ни князю, ни Иллариону ничего не было слышно. Гость выглядел щуплым, суховатым, по согбенной спине было видно, что он уже не молод.
Илларион решительно вошел в комнату.
— Господи, помилуй! — при виде его в страхе перекрестился староста.
Незнакомец только хотел повернуть голову, но Илларион опередил его, схватив за шиворот. В следующее мгновение он вытащил щуплого человечка из-за стола и со всей силы швырнул в угол, так что у того затрещали кости.
— Разбойники! Караул! — завопил человечек, прикрывая руками голову и по-куриному втягивая ее в плечи.
Новоиспеченный управляющий занес уже кулак над головой несчастного, но вовремя подоспевший князь перехватил его руку. В незнакомце он узнал своего старого слугу.
— Архип? Ты зачем здесь? Я велел ждать в Москве…
— Смилуйся, батюшка! — бросился тот на колени перед хозяином и заплакал. — Я приехал не по своей воле, послали меня люди, о благе твоем радеющие…
Князь искренне удивился, услышав подобное, потому как давно не встречал людей, радевших о его благе, и из их числа мог припомнить только покойных родителей да еще троюродную тетку Пронину.
Архип бежал из Москвы сразу после французов. Полдороги прошел пешком по лесам и болотам, кишащим диким зверьем и, того хуже, разбойниками и дезертирами. Изредка передвигался на крестьянских телегах, кормился и ночевал ради Христа. Рассказывая о своей одиссее, Архип то и дело оборачивался к иконам и усердно крестился. Старостиха, жалостливо подпершись кулаком, вздыхала, староста любопытно раззявил рот. Даже Илларион разжал кулаки, а князь, напустивший было на себя строгость, быстро смягчился и оттаял.
Вот что поведал старик.
Когда пожар в Москве догорал и Архип уже приспособился к житью в землянке, которую вырыл для себя заблаговременно, как-то поутру прибежал незнакомый вихрастый мальчишка. На голове у гостя красовалась наполеоновская треуголка, а в руке яблоко, которое он с хрустом откусывал и с чавканьем жевал. Увидав остов сгоревшего барского дома, мальчуган присвистнул, но особого удивления не выказал и тут же продолжил свой спартанский завтрак.