Да и что она могла предложить им взамен? Ее статус «потерявшей память» очень быстро утратил бы свою свежесть, и для соседок по палате она стала бы просто «той, кому не о чем рассказать». По правде говоря, Джейн и не горела желанием общаться с этими пленницами, осаждаемыми их громоздким прошлым. Ей казалось, что все они ютятся в неудобных, слишком тесных домах, до потолка забитых пыльными шкафами, полки которых прогибаются под тяжестью всякого хламья. Да, именно такими они ей и представлялись: опустившиеся тетки, задыхающиеся в джунглях дешевых безделушек.
То ли дело она! Ей часто снился сон. Совершенно нагая Джейн проходит по белым комнатам огромной пустой квартиры, Проникающие через окно солнечные лучи освещают бесконечную анфиладу комнат. Сияние солнца, сливающееся с белизной стен, опьяняет ее, наполняет негой, ей ничуть не страшно, наоборот! Постепенно Джейн смелеет, ее охватывают возбуждение и восторг, и она начинает носиться по комнатам, открывая новые и новые двери бесчисленных пустых комнат, белоснежных, без единого пятнышка или пылинки. «Здесь все мое, — в упоении шепчет она. — Все принадлежит мне! Я сделаю с квартирой все, что захочу!»
В этот момент она, дрожащая от счастья, обычно просыпалась в своей крошечной отдельной палате, которую выхлопотал для нее доктор Крук.
У Джейн была маленькая тайна, в которую она никого не посвящала. В кармане халата она хранила записную книжку, куда сразу после выздоровления принялась записывать все, к чему имела пристрастие. Должна же она была в конце концов понять, какую пищу любила, что ей нравилось читать или надевать на себя!
Выяснилось, что Джейн предпочитала яркие цвета пастельным оттенкам, соленья и острые блюда — пресной пище. Она терпеть не могла сахар и его производные: конфеты, пирожные, варенье. Интеллектуальные склонности Джейн подталкивали ее к чтению крутых детективов, где было много эротики, бестселлеров «черной» серии, изобилующих ужасами, что вызывало справедливые упреки медсестер: «Не читайте эту дрянь, дорогая, если не хотите подвинуться рассудком!»
Джейн не хотелось уходить из больницы, однако на нее начинало давить вынужденное заключение в четырех стенах. Порой ее преследовали абсурдные, трудно обуздываемые желания: проскакать на неукротимом скакуне по самому краю морского берега, там, где на песок набегает пенящаяся волна. Что еще? Взобраться на спину мужчине, впиться ногтями ему в бедра, до крови искусать, измучить поцелуями. Во сне она предавалась этому без всякого стыда, зато, просыпаясь, чувствовала на губах терпкий привкус греха, смешанный с ощущением испытанного блаженства. Джейн сознавала, что ее сновидения вырастают из бездарных фильмов, увиденных по телевидению в больничном холле, где вечерами собиралась толпа неразличимых, одетых в теплые халаты зрителей. Но сам факт, что сознание «вырезало» именно эти кадры, доказывал, что в ее крови бродило старое вино первобытных инстинктов. Она не рассказывала о своих снах никому, уж тем более психоаналитику, которого приставили к ней со времени ее возвращения к жизни. «Надо же, — удивлялась иногда Джейн. — Как быстро я приспособилась к вранью! Оказывается, я прирожденная лгунья: обманываю просто так, без всякой причины. Специально скрываю информацию, словно боюсь, что когда-нибудь ее могут использовать против меня».
Она брела по парковой аллее, вежливо приветствуя знакомых больных, которые в этот час любили принимать солнечные ванны, сидя на скамейках. Злые языки успели окрестить Джейн любимицей лысого доктора и перепевали на все лады подробности их «интимной связи». Крук сам дал к этому повод, проводя с Джейн слишком много времени и постоянно публикуя в медицинских журналах статьи, посвященные ее случаю.