— Уфф…
— Великолепно. Значит, кроме «уф», душа моя, тебе и сказать нечего. Я, признаться, ожидал продолжительного, эмоционального отчета о фантастических оргазмах. А тут «уф»…
— Уффф!
— Ты такая интересная собеседница, дорогая!..
— Не называй меня «дорогая». Ненавижу это слово. Ну применительно к себе, конечно.
— Так, будь добра, подай мою записную книжку, пожалуйста. Я тут собираюсь записать кое-что. Слова. Запрещенные к употреблению… А то еще задушат чулком. Ненароком.
— Не! Смет! Но! — как сказала председатель совета дружины Лена Доберманова, когда ее стул густо вымазали красной краской «киноварь».
— А никто и не думал смеяться. Что ты! Я серьезен, как президент Ющенко. Нет, как Лена Доберманова в пятнах краски.
— Не надо меня называть «малыш», «драгоценная ты моя женщина» и вот еще «человечек».
— Что за человечек? «Где-то у оранжевой речки? Там сидят грустят человечки? Оттого, что слишком долго нету на-а-ас?»[9]
— Даже если мы расстаемся!..
— Емся!
— Дружба все равно остается!..
— Ется!
— Дружба остается с нами навсегда-а-а…
— Ну я-то ладно. Я семь лет в музыкальной школе солировал. А ты?
— А что я?
— Откуда знаешь эту байду?
— А это я специально разучила. Чтобы с тобой дуэтом пропеть.
— Ага.
— Ага.
— Так ты про человечка хотела.
— Есть у меня одна бывшая одноклассница, Таня Григорчук. Мы с ней не виделись лет пятьсот.
А потом она нашлась на Одноклассниках, там все находятся, кто-то раньше, кто-то позже. Как-то Таня Григорчук была в настроении поболтать и пересказала мне в подробностях историю своей любви с женатым ветеринаром.
— Ветеринаром…
— Да. В частности, она зачитывала некоторые его к ней письма — для дополнительной иллюстрации.
— О, неосторожная!
— Это почему?
— Ну а вдруг тебе бы понравился стиль, и ты бы увела ее женатого ветеринара,? С тобой ухо востро надо держать.
— Можно я продолжу?
— Хорошо, что ты спрашиваешь. Конечно, душа моя.
— Так вот, одно из писем ветеринара начиналось: «Родной мой человечек». А другое: «Драгоценная ты моя женщина».
— А третье?
— Отстань.
— Ну и ты что? В контексте Тани Потапчук.
— Григорчук.
— Прости.
— Подумала, что если, бы меня так назвали, я бы сошла сума от горя.
* * *— Ал-ло! — сказала Юля между двумя затяжками телефонной трубке. — Алло, дочь, ну я же за рулем, что ты трезвонишь, как пьяный звонарь! Сейчас остановлюсь…
После недавнего ухода Юлиного мужа и Таниного отца Витечки: «Я стремлюсь к самоактуализации. К высшей природе раскрытия моего потенциала, Юля. Абрахам Маслоу, теория гуманистической психологии… ты должна знать… все-таки ты тоже доктор… уровень моего социального интереса к дочери не упадет»[10],— численность небольшой семьи не изменилась, изменился гендерный состав. Отпустивши Витечку прямиком в сомнительные объятия Абрахама Маслоу, Юля и Таня заимели чудную кошку породы Невская Маскарадная, голубоглазую Наташу, у которой на все было свое мнение.
Вот и сейчас Юля очень подозревала, что причина дочкиного звонка как-то связана либо с кошачьим рационом, либо еще с чем-нибудь кошачьим. Режимом дня, например.
Припарковавшись неподалеку от старинной калитки изящного литья в чугунных змеях и розах, меланхолично соседствующей с автоматическими раздвижными воротами, Юля собиралась перезвонить дочери. Закурила еще. Мобильник в ее руках ожил, завибрировал и пропел: «Я смотрю в чужое небо из чужого окна, и не вижу ни одной знакомой звезды… Я ходил по всем дорогам, и туда, и сюда, обернулся и не смог разглядеть следы… Но если есть в кармане пачка сигарет, значит, все не так уж плохо на сегодняшний день…» Традиционно дослушав ровно до этого места, Юля сказала, наконец, свое «алло». Номер был рабочий, кто-то телефонировал из ординаторской, каковую она покинула чуть менее часа назад, благополучно сменившись с дежурства. Вообще-то Юля надеялась чуть-чуть подольше не слышать дорогих товарищей по работе.
— Юлечка Александровна! — заговорила трубка фальшивым сопрано. Юля скорчила недовольную, зверскую физиономию. Сморщила нос и немного вытащила язык. Вне всякого сомнения, это была заместитель заведующего отделением Зоя Дмитриевна. В последнее время ее все чаще хотелось назвать Великим Инквизитором, сеньорой Торквемадой или как-нибудь еще. Наподобие.
— Юлечка Александровна! — повторила охотница за ведьмами несколько громче, Юля чуть отодвинула трубку от уха. В принципе, она знала, что сейчас услышит: — Я вот вас о чем хочу попросить… Не подмените меня с дежурством? Двадцатого? А то, знаете, мммилая, мои молодые приезжают, а я, как на грех… а они…
— Извините, Зоя Дмитриевна, — твердо ответила Юля, все еще корча зверские рожи в зеркало заднего вида, — никак не смогу. Именно двадцатого я целый день занята… Да, совершенно верно, та самая подработка… Извините еще раз.
Нажала «отбой» и показала себе напоследок язык.
Мобильник, дрянь сенсорная, услужливо запел снова. Все ту же «Пачку сигарет». Определился все тот же номер. «Какого черта?!» — сердито подумала Юля и неприятным голосом проскрипела в трубку, что она слушает, слушает, Го-о-о-осподи, ну что еще вам угодно, Зоя Дмитриевна.
Это оказался ИванИваныч, отделенческий красавчик и любимчик дам. Юля мгновенно опознала его по характерному хрюканью: ИванИваныч давился смехом, давился, кое-что проглатывал, а кое-что выплевывал в эфир.
— Юлька, ты что меня не дождалась? Договаривались же, я для тебя всю ночь такую историю берег! Такую!
Вчера ИванИваныч с пафосом собирался на ежеквартальное собрание Ассоциации врачей общей практики, рассказывая всем случившимся рядом уместный анекдот: «В автобусе молодая девушка с неприязнью выговаривает пьяному в жопу мужчине в облеванном пиджаке: „Гражданин! вы у меня ассоциируетесь с грязной свиньей!“ Мужик без паузы ей отвечает: „А ты у меня… ацссаси… ацссаси…“»
ИванИваныч совсем еще немного похрюкал, Юля отчетливо представила его аккуратную прическу и красивое лицо, слегка небритое, по отголоскам какой-то моды.
— Короче, два с лишним часа безумного бреда. Председатель рвал на бороде волосы и рассказывал про нашего коллегу, врача-проктолога, эмигрировавшего в Америку, которая Соединенные Штаты, ну и после длительных мытарств и подтверждений дипломов начавшего, наконец, заниматься любимым делом— рассматривать анусы, теперь американские. И вот один американский анус так его поразил, не буду даже и пытаться угадать, чем, что он громко воскликнул на английском, разумеется, языке, но я буду переводить: «И что за идиот вас раньше лечил?!»
Юля, не расставаясь с голосом ИванИваныча, вылезла из машины и с наслаждением вдохнула. Утро чудесно пахло. Ничего особенного: прибитой вчерашним дождем пылью, нестарой еще листвой, исключительно плотским, сладким липовым цветом, нагретой собственной кожей и водой. Как так получается, что все хорошее обязательно пахнет водой?
— Вань, — решила она выяснить немедленно, — а почему все хорошее обязательно пахнет водой?
— Не все, не все! — совершенно не удивился он вопросу. — Вот водка, к примеру, пахнет спиртом. Ты меня там слушаешь? Или нюхаешь воду?
— Слушаю-слушаю, — кивнула Юля в никуда, — ты остановился на американском анусе…
— Да. Так вот. Пациент, не будь дурак, быстренько накропал жалобу в тамошнюю лигу сексуальных меньшинств, ну то есть врачей-колопроктологов. Мужика за нелояльные высказывания в адрес коллеги лишили лицензии, практики, в общем, всего того, чего можно лишить практикующего доктора в США, а его можно лишить многого. Ой, как многого можно его лишить! Несчастный попытался скрыться в старушке Европе, но добрая слава его преследовала и даже немного опережала. В конце концов, ничего ему не оставалось, кроме как «принять газ», цитирую.
— Ага, — Юля пожала плечами, — а мораль-то?
— Да-да-да! — обрадовался ИванИваныч. — Самое главное, это, конечно, мораль. Все это вещалось единственно для того, чтобы укрепить наше корпоративное единство, профессиональное братство и врачебную этику. Чтобы ух! Один за всех, и все за одного!