— Она пока и палочек не изучает, — доброжелательно поправила Розка, — она только насчет Деда Мороза интересуется…
— Причем здесь Дед Мороз? — не поняла Лилька. — Где Дед Мороз?
— Есть разные мнения на этот счет, — пояснила Юля, примериваясь перевернуть кофейную чашку на блюдце, чтобы погадать на кофейной гуще, — кто говорит, что в Лапландии. А иные утверждают, что в Великом Устюге. Да врут ведь, гады… вот в чем дело…
— Господи, кто врет-то? — Лилька закатила глаза, изображая, как ей мучительно больно общаться с умалишенными.
Юля захихикала.
— Так, погоди, — решительным жестом оборвала ее грубая Розка, — не надо сейчас правду про Деда Мороза… Видишь, Лиля не готова еще к этому.
На веранду с топотом вбежало кудрявое и лопоухое существо. Существо прыгало на одной ножке и издавало различные звуки. Среди них преобладали гласные «о» и «а».
— Привет, Флорочка, — поздоровалась Юля с Розкиной дочерью.
Флора показала ярко-малиновый язык и упрыгала обратно, залив в себя стакан воды из кувшина. Через минуту ее можно было увидеть на дереве. Она плела на ветвях цветущей липы большое гнездо.
— Дай-ка посмотрю, что тут у тебя вылилось, — Розка отобрала Юлину чашку с показательными потеками кофейной гущи, — угу… угу…
— Ну что там, что? — проявляла нетерпение Юля. Появление красавца в запонках взволновало ее.
— Фигня какая-то, — небрежно бросила грубая Розка, пристально рассматривая чашкину внутренность, — какой-то матросский танец. Вот, смотри, как будто бы какие-то кретины пляшут здесь яблочко — ну как умеют… И эти пляшут, вот тут, видишь? Только вприсядку. Бескозырки. Ленточки. Все такое.
— Яблочко еще, — расстроилась Юля.
— И при чем здесь матросы, — вяло отреагировала Лилька, — вечно у тебя матросы…
— Это у тебя вечно матросы, — справедливо заметила Розка, лихорадочно допивая кофе, чтобы быстренько погадать и себе.
Приветствую тебя, человек, неплохо читающий по-русски, вот мы и встретились снова[4], как Малыш с немного вероломным Карлсоном, как три мушкетера двадцать лет спустя, и десять лет спустя, и еще виконт де Бражелон. Спасибо, что ты опять со мной, это приятно.
* * *— Расскажи, расскажи мне!
— Что, душа моя?
— Про себя.
— Родился в одна тысяча пятьсот тринадцатом году от Рождества Христова в провинции Гасконь, получив при крещении гордое имя Людовик. Последующая счастливая цепь реинкарнаций…
— Так, ну хватит, хватит! Король-Солнце! Реинкарнированный! Я хочу про женщин.
— Про женщин, ага.
— Да, про женщин.
— А что про женщин?
— Ну… у тебя же их было много?
— Кого?
— Женщин, блин!
— Ах, женщин. Вот мы, оказывается, об чем думаем.
— О-о-о-о-о.
— Не о-о-о-о-о-о, милая, не о-о-о-о-о. «Об чем может думать такой папаша? Об выпить рюмку водки, об дать кому-нибудь по морде…»[5]
— Так. У тебя было много женщин? Отвеча-а-ай, иначе я тебя задушу…
— В объятьях?
— Чулком.
— Это серьезно.
— Отвечай.
— Ну, разумеется, много! Десятки, сотни, тысячи! Миллионы и миллионы женщин прошли через вот эти мои мозолистые руки…
— Болван какой! О-о-о-о-о!
— Но никто из них не называл меня болваном.
— Сына-mo тебе кто-то родил.
— Сына — это жена. Жена — это, брат, жена. Особенно прошедшая. Тут прямо ни прибавить, ни отнять.
— Сам ты брат.
— Прости, душа моя!
— Ннет! Ннну ннет! Сначала про женщин!..
* * *You are viewing RumpelstilZchen's journal
09-Июнь-2009 09:29 am
«Не перечьте мне, я сам по себе, а вы для меня только четверть дыма» (с)
МЕТКИ: СЕЙЧАС
Забавно, что за двадцать или, сколько там, двадцать пять лет практически ничего не изменилось в Доме, разве что Сад превратился в убогие бессмысленные заросли неизвестно чего, и стоит ли благодарить Господа за происхождение видов, спрашиваю я себя, с сожалением поглаживая ладонью поруганный невниманием малинник, когда-то великолепный, элитного сорта Оттом Близ. Крупная, породистая малина, пахнущая солнцем и собственно собой, мне уже не приходится вкушать твою истекающую соком, нежную плоть. По-чеховски академичный крыжовник не лопнет в моем набитом ягодами и смеющемся рту. Да я и не смеюсь.
Достаточно кинуть мимолетный взгляд на былую роскошь, как становится ясно, что настоящего хозяина здесь нет.
Не был им и мой отец — скромный Садовник, секатор, поливной шланг, и вот приехал грузовик с навозом, я садовником родился, ни на шутку рассердился, все цветы мне надоели, кроме…[6] Обычно отец шутливо выкрикивал имя одной из дочерей Розалии, и названный цветок со смехом улепетывал в стороны Липовой аллеи, либо нырял в ароматные объятия Jasminum odoratissimum, заботливо остриженного в форме сферы, пирамиды либо эллиптического параболоида. Зависело от настроения отца, или от фазы Луны, или от пожеланий сестер, требующих, допустим, слоненка или перо жар-птицы из песенки про усталые игрушки.
Оглушающе пахнущие венки из жасмина целомудренно украшали их разномастные головы, придавая неуловимо колониальный оттенок всему происходящему: Индия, Индонезия, свадебные букеты, цветок как символ спокойствия и благодати, красно-желтые и яркие праздничные одежды, а также касты, к неприкасаемым относили меня.
Сейчас ни о каких геометрических фигурах и речи не идет, про благодать лучше не упоминать, и про спокойствие, но жасмин остался, Jasminum odoratissimum, и вырождающийся шиповник Rosa majalis Herrm остался, враждебно ощетинился он неухоженными ветками. Розоватые цветки даже густой аромат источают неохотно, почти не привлекая работяг-пчел, кокеток-ос и разных прочих бабочек, бывших гусениц.
Ведь вещи, которые ты любишь, стремятся захватить тебя целиком, проглотить с головой, с головным убором, с помпончиком на головном уборе, с ботинками, каблуками, с набойками на каблуках, так происходит и с одушевленными, и с неодушевленными предметами.
Сейчас в Доме никто не любит кустов шиповника, не обнимается поутру с рафинированными ремонтантными розами hyhrida bifera, полученными в середине XIX века в результате скрещивания розы дамасской и французской (галлика) с чайной.
Но мне-то какое до этого дело?!
Старая сука верна себе, гоняет девчонок, даже не поднимаясь с барской высокой кровати, недовольна в принципе всем, утром затребовала себе категорически запрещенную яичницу-глазунью и трубно кричала, отвергая предлагаемые ей крутые, всмятку и остальные возможные яйца.
Перемены в ее внешности произошли, мне кажется, минимальные, разве что сильно исхудала, в результате лечения полностью облысела и лишилась ресниц и бровей — но это странным образом ее красит, придает утонченный, стильный и немного потусторонний вид. Абсолютно голая, трогательно обнаженная, инопланетная голова на тонкой шее, задрапированной натуральным шелком, — и непременно крупные серьги, «танцующие» — так она называла их в другой жизни. «Танцующие серьги» — красиво. Натуральный шелк — тоже. Тончайшие нити, размотанный кокон бабочки Bombyx mori.
Девчонки ужасны, особенно Розка, особенно Лилька и особенно Марго.
Признаюсь, были опасения и очень серьезные, что меня узнают, опознают, покажут пальцем и завизжат.
Но тут я льщу себе, льщу — никто не помнит, никто не вспомнит забитого подростка с тусклыми негустыми волосами, растущими на юго-восток и юго-запад, выводком прыщей на легко краснеющем и ничем не приметном лице.
добавить комментарий:
Stupor 2009-06-09 11.03 am
Румпельштильцхен, а у тебя были прыщи? Да еще и выводок? бугага. Зашли фотку на поржать!
Umbra[7] 2009-06-09 11.36 am
С каждым днем мне наш «план» нравится все меньше и меньше. Я уже сильно сомневаюсь в какой-то психотерапевтической ценности для тебя всего этого. Предлагаю еще пару дней присмотреться, полюбоваться на старую немощь мадам, офигенную глупость увядающих Цветочков — и все! Все! Не надо больше ничего, давай не будем ничего, пожалуйста, это опасно, это нездорово, это разрушит тебя. И меня. Я откуда-то знаю.
RumpelstilZchen 2009-06-09 11.53 am
Все под контролем. Спасибо тебе, моя милая, что со мной и терпишь. Я не остановлюсь уже, просто не смогу.
На Южной веранде
— Просыпайся! — проныла Кукла и потрясла мужа за плечо. — Котище, просыпайся! Ну доброе утро, что ли! Я уже причесалась даже, а ты спишь! Спишь! Спишь!!! — повторила она и увеличила амплитуду потрясений.