Розочка за оттенками материного самочувствия и внешности не следила, была занята разными делами.
Военный строитель из жизни был изгнан, в сущности, именно в исторический момент раскачивания Ляли на кухонном стуле с высокой спинкой. От встреч с ним она отказалась решительно и без объяснений, Военный строитель погоревал, да и уехал в Дальневосточный округ возглавлять какое-то крупное строительство, писем не писал, да их и не ждали.
А Ляля потоки любви и обожания перенаправила на крошку сына, пойдя, в общем-то, нормальным и даже верным женским путем, просто немного не в том направлении. Ни один человек на свете, включая триумфально возвратившегося к весне генерала, не видел ничего плохого в том, что она часами возится с очаровательным малышом, помогая тем самым многодетной соседке.
* * *— За что выпьем?
— Просто выпьем, душа моя. Мне хорошо.
— Хочу спросить. Интимный вопрос. Можно?
— Давай.
— Что это за странный шрам, вот этот, да. Какой-то как от пули.
— Они есть от пули. Резиновой.
— Что ты хочешь сказать, в тебя стреляли? Резиновыми пулями? Не серебряными, нет? Ерунда какая-то. Ты тайный мафиози? Глава клана? Преступной группировки? Бандит по прозвищу Челюсть?
— Почему Челюсть?
— Просто Челюсть.
— Значит, Челюсть.
— Рассказывай, Челюсть.
— Просто глупая история, душа моя. Глупейшая из глупейших историй.
— Рассказывай.
— Давай лучше выпьем.
— Выпьем, ага, а ты рассказывай.
— Девушка одна на меня рассердилась и выстрелила из травматического пистолета. Вот, в ногу попала.
— Ты думаешь, что рассказал историю, но с этим не согласятся даже глухонемые эскимосы из арктических вечномерзлых степей.
— В Арктике нет степей. Там тундра.
— Это ты тундра! Рассказывай про пулю.
— Расписать пулю — это стандартное выражение, которое зачастую можно услышать от любителей преферанса… а-а-а-а, больно! Отдай ухо.
— Не отдам. Еще сейчас укушу. Вот думаю: возможно ли человека укусить за лоб? Сейчас проверю. Сейчас…
— Зачем? Зачем тебе эта дряхлая историйка?
— Я задумала узнать про тебя ВСЕ. Мне важно. Что молчишь?
— Задумался. Очень давно никто не задумывал узнавать про меня ВСЕ. Про пулю, значит, желаете. Пуля как пуля. Девушка как девушка. Познакомились в аэропорту. Я провожал московского коллегу. Девушка прилетала откуда-то, никто ее не встретил, какие-то накладки, что ли, вызывали такси, оно не приехало, в общем, проблемы. Стоит, рыдает меж чемоданов. Вещей у нее полным-полно. Помог девушке. Доставил до дому. Она у черта на куличках жила, в негритянском поселке. Улица Конноармейская. Знаешь такую?
— Как не знать. Это моя любимая улица города.
И что у нас далее?
— Заглянул на чашечку…
— Кофе.
— Кофе мы не пили.
— Ну ясное дело. Какой уж тут кофе. Когда кругом прелестные обнаженные девушки с травматическими пистолетами.
— Пистолет потом появился.
— Потом… ага…
— Она была чертовски ревнива. Выслеживала меня, кралась даже как-то, пласталась по стеночке.
— Кралась? Как мило.
— Да, мне тоже очень-очень нравилось.
— И что? Застукала на месте преступления?
С новейшей любовью?
— Какого еще преступления! У нас с ней и отношений-то никаких не было, только секс. И то нечастый.
— Это ты про пистолет? Или про новейшую любовь?
— Про пистолет — в твоей терминологии.
— Ага. Так она, очевидно, так не считала.
И много у тебя таких было девушек, в формате «только секс без отношений»? Это, что ли, прикольно? Когда только секс. Без отношений. Опять ты молчишь.
— Да я вот думаю, душа моя. Может, их и не было совсем?
— Кого?
— Девушек.
— Ха.
— Ха.
* * *— Как твои дела? — с интересом спросил Лукаш Казимирович, удобно устроившись на каменном парапете чаши фонтана. В пальцах он вертел какую-то мохнатую травинку.
— Дела? — Юля задумалась. Если она последние пару дней и расставалась с Лукашем Казимировичем, то очень ненадолго, никаких дел не имела, кроме него. Но вряд ли нормально будет сказать сейчас: «Когда я влюблена, то больше ничем заниматься не умею…» — поэтому Юля нейтрально ответила:
— Да все хорошо, спасибо.
— За что? — удивился математик. — Милая, за что?
У него получилось «мивая», и Юля уже привычно наполнилась нежностью. «Мивая…» Хорошо-то как!
— Болтаете, суки, — поприветствовал их вывернувший из-за угла Дома Юраня. Он переоделся к ужину, и вместо камуфляжной майки его неширокие плечи уютно укутывала полноценная тельняшка, полосатая, естественно.
— Ну как вчера? — светски осведомился Юраня. — Мля?
— Вас что-то конкретное интересует? — Лукаш Казимирович выбросил мохнатую травинку и взял Юлин мизинец. Юля улыбнулась.
— Нет, — отказался Юраня, — если вот честно, то меня, мля, нихера из похорон не интересует. Я просто так спросил, уважение сделать… Ритке не сдадите? Я вам сейчас веселое расскажу…
— Конечно же, нет! — горячо уверила Юля, жених Марго казался ей забавным, и, держась за руки с Лукашем Казимировичем, она была не прочь послушать «веселое».
— Я ведь не на работу вчера ездил, — доверительно начал Юраня, устойчиво присев на корточки, — звонит мне вчера подруга моя бывшая, Сонька. Я вот считаю, что с бабами все равно надо дружить, даже после всего. Принцип, короче, такой у меня. — Юраня приосанился.
— Ага, — сказал Лукаш Казимирович, — принцип.
— Принцип, мля! Так вот, звонит Сонька. Рыдает. Говорю: ну что, что случилось? Свидетели Иеговы объявили на завтра конец света? Гарант Конституции снова пообещал электорату лечь на рельсы? Тебя изнасиловал глухонемой карлик? Нет, отвечает, сам ты карлик, и дальше рыдать. В общем, через полчаса с трудом разобрал, что кто-то там ее бросил, и она повеситься хочет. Сонька баба-то серьезная. Думаю, сейчас повесится, а мне что? Всю жизнь виноватым ходи? Ну нет, думаю, сука, не выйдет это у тебя… Сигареткой не богаты? — немного отвлекся Юраня.
Лукаш Казимирович щедро предложил собеседникам угоститься кубинскими сигариллами из желто-клетчатой узкой пачки COHIBA Club. Юля осторожно затянулась, крепкий табак шершаво оцарапал горло и вольно закружил голову в ритме «и-раз-два-три, раз-два-три». Юраня крякнул, оглядел тонкую темно-коричневую сигариллу, уважительно прокомментировал:
— Забористые, уважаю… Ну так вот. Приезжаю к Соньке, открывает, рожа от слез опухла, глаз не видно, но я подготовился, не жалуюсь, достаю водку, мартини этот говенный, сладкая гадость, но бабам нравится. Смешиваю этот, коктейль. Пополам разбодяжил, короче, мартини с водярой, пей, говорю, сука, а то помогать перестану. Выпила. Немного оживилась, смотрю — бутыль вискаря уже тащит, нормуль. Рассказывай, говорю. Порыдала еще малёхо-малёхо. Рассказывает: хахаль ее последний вернулся к своей бывшей. Люблю, говорит, не могу, а ты нахер иди.
Юраня встал и немного походил, поддевая носком солдатского ботинка мелкие комья земли. Задумчиво посмотрел вдаль, где низкое солнце готовилось, поцеловав на ночь плоские курганы, проститься с ними на несколько часов.
— А я ей говорю: а что это ты вообще так переживаешь, непонятно, в первый раз, что ли, вот я тоже тебя бросил, и ничего? Да что ты, машет рукой, что ты, я с тобой чисто потрахаться, а его, сволочь, люблю, мы вместе работаем над проектом, и вообще — повешусь. Тут меня прямо осенило, гадом буду, как живое нарисовалось решение-то. Говорю: давай сюда его номер, ну телефонный, мля. Сейчас дядя Юра тебе все сделает, как надо. А ты выпей пока, вот мартини, зря, что ли, тащил? Звоню. Здрассьте, говорю вежливо так, а вот не подскажете ли мне телефон Софьи такой-то, я знаю, вы трудитесь, типа, вместе. Он насторожился, сука, нет, отвечает, не могу вам дать телефону, потому что не знаю, как Софья на это дело посмотрит. Я настаиваю. Телефон, говорю, гони, очень мне Софья нужна, старинный я ее приятель, говорю, очень хочу видеть и так далее. Тот насторожился еще больше, что такое, спрашивает, означает «и так далее»? Да пошел бы ты, чмо гнилозубое, я ему говорю, не твое собачье дело. Ладно, говорю, другим путем найду дорогую свою Софью, иди отсоси навсегда. И трубку положил…
На полосатое Юранино плечо села изящная прозрачнокрылая стрекоза.