Утром за Яной не пришли. И компаньонка сказала, что господин занят приемом посланцев от князя, отца ее, и потому позволяет ей побыть в одиночестве; и она обрадовалась одиночеству, как никогда не радовалась, и села на окно – наблюдать за стрижами…
И проходили час за часом, но она не скучала. Нет; другое чувство наваливалось на нее, и то была не скука, и не обычная тоска по дому. Пустота наваливалась на княжну. Леденящая пустота. Бессилие и чувство потери. И осознание собственного ничтожества.
Слабость и головная боль.
Она испугалась.
И позвала компаньонку. И, сдерживая слезы, пожаловалась на внезапную хворь; женщина выслушала все признаки болезни – и спрятала глаза.
– Вы здоровы, княжна…
Яна заплакала.
Ей не помогут… Она одинока. Она беспомощна. Она осиротела…
И сквозь отдаленный шум в ушах она слышала, как женщина сухо говорит кому-то, чтобы сию секунду шел за Яром. За Яром… За Яром…
Яр, Яр… Вспышки света перед зажмуренными глазами.
А потом качнулся под ногами пол, и в распахнувшуюся дверь шагнуло солнце. И затопило комнату теплом и покоем, и не жгло – заливало собой жизнь, наполняло, изгоняя сосущую пустоту…
Она очнулась. Немного кружилась голова; посреди комнаты стоял Оскол, и она сперва шагнула навстречу, намереваясь коснуться его – а потом все поняла и отшатнулась.
– Это конец…. – сказал со стороны ее собственный, но на удивление спокойный и ровный голос.
И ОН поморщился:
– Все совсем не так страшно, княжна. Вы слишком впечатлительны…
Она слепо шагнула к окну – и очнулась только тогда, когда позолоченные прутья решетки оставили на ее лице две красные горячие полосы.
* * *«…и отвергал золото и не соглашался на титулы. Только княжну в жены, да наследство за ней, да договор со старым князем, тот, что дороже денег. И как ни вертелись послы – ничего иного не могли добиться, а время шло, за свою шкуру боялись, ПРИВЯЗАТЬСЯ к Осколу не хотели… И посылали почтовых голубей туда-сюда, и князь готов был дать согласие..».
* * *Он лег спать перед рассветом – но не сомкнул глаз.
И проходили час за часом, но он не спал. Нет; другое чувство наваливалось на него, и то не был страх и не была тоска. Пустота наваливалась на Оскола. Леденящая пустота. Бессилие и чувство потери.
Потеря. Потеря. Но ведь он приобрел?!
Вставало солнце, и оживал осажденный замок. И Оскол знал, что стоит подняться, пройти в покои к плененной княжне – и солнце глянет с лица ее, не жгучее – нет, теплое и родное, отгонит сосущую пустоту, зальет собой темные закоулки его сумрачной души…
«У тебя никогда не будет друзей, Оскол! Потому что рабы..».
– Я знаю, – сказал он, глядя на солнце.
В пение птиц вплелась высокая монотонная нота – он не сразу понял, что это боль. Острая боль в сердце.
«Любят лишь то, что боятся потерять. За что мы так любим жизнь?»
– Я боюсь потерять, – сказал он шепотом. – Но пройдет еще несколько дней, и я НИКОГДА ее не потеряю… Только смерть разлучит нас…
«Люблю ли я воздух, которым дышу?.».
* * *…Она пахла древесными почками.
Возможно, он придумал этот запах. Возможно, всякая человеческая дочка раз в жизни напоминает новорожденный листок. Когда подросток перерождается, выпускает на волю девушку, когда все эти диковатые взгляды и острые плечи отходят, опадают, будто тесная оболочка…
– Яна… Ваш отец дал согласие на нашу свадьбу.
Покорно опущенные ресницы.
Сколько времени прошло с момента, когда он впервые увидел ее? Четырнадцать дней? Пятнадцать?
Ох, какие она бросала взгляды. Как металась из угла в угол – молния, свободная белка в четырех стенах. Пусти в лес – только хвост мелькнул бы…
Белка.
Он смотрел на ее губы. На капельки пота над плотно сжатым ртом. Собственно, все это и так принадлежит ему – до самой смерти, его смерти или ее…
Ее отец мог бы и не давать своего согласия.
Но он дал его, потому что любит дочь.
Потому что…
Лиса отгрызает собственную лапу.
– Яна, неужели вы так ничего и не скажете мне?
Один взгляд. На мгновение возвращается прежняя белочка. Ресницы дрожат. Падает прядь, закрывая лицо…
Так дрожит паутина перед рассветом, стряхивая росу. Так падает еловая лапа…
– Яна!!
Он не кричал. Но от звука его голоса содрогнулась не только княжна – слуги на лестнице содрогнулись тоже. И стражи у моста.
– Яна…
Ох, какой она бросила взгляд. На такой взгляд нанизывать можно, как на вертел…
Ухмыляется скуластый Сотка. Щерит кровавую рану на горле.
Сотка выбрал…
И я выбрал тоже.
– …Слушайте меня, княжна. Сейчас, сию секунду… вы отправитесь домой.
Тишина.
…Холм покрыт черными язвами кострищ. Поднимается солнце – и сейчас на старых угольях тоже высыхает роса…
– Вы отправитесь к отцу… послы довезут вас. Вы будете уходить все дальше и дальше, и с каждым часом… вам будет становиться все хуже. Но вы не повернете назад.
Тишина.
…Он будет стоять на стене и смотреть. Маленький отряд скроется в лесу – но он будет стоять надо рвом, где погиб Лабан…
И ветер будет пахнуть застарелой гарью.
– Иди! И не вздумай вернуться. Иди, не оборачивайся, сожми зубы, я знаю, ты сумеешь… и ведь не так много прошло времени. Важно – выдержать первый удар. И выдержать шлейф тоски – тоже важно. Но самое главное – знать, что и боль когда-нибудь кончится. Все это пройдет, княжна, я знаю… Иди.
Вот теперь она смотрит.
Впервые за все это время она смотрит ему в лицо без страха и без ненависти. Что за чувство сидит на дне ее глаз? Удивление?
– Я не хочу терять тебя!! Лучше откажусь – чтобы никогда не забыть… Я лишусь тебя и потеряю покой, но это лучше, чем… навеки присвоить тебя и потерять душу. Пусть убегает ручей, пусть оставляет после себя сушь… это правильнее, чем завалить песком и камнями его единственный источник. Счастье бывает только там, где возможна потеря…
Он сдержался, чтобы не коснуться ее. Чтобы не взять за руку. Лишнее прикосновение – лишние страдания в будущем…
Она смотрела. Не девочка. Не удивленный испуганный подросток – женщина смотрела из ее глаз, еще не мудрая, но стоящая на пороге понимания. Пройдет совсем немного времени – и она ПОЙМЕТ…
Сама не осознавая зачем, она шагнула ему навстречу.
– Прощайте, княжна. Мы не встретимся больше никогда.
* * *«…века. И на месте замка теперь развалины и пустошь.
Это было давно. Так давно, что и не упомнить..».
Конец
Уехал славный рыцарь мой…
…И через неделю с небольшим у нас полетела связь. Возможно, все дело было в передающей станции на башне, и толковый инженер разобрался бы с этим за две минуты.
Но только не я.
Я честно поднималась на башню и копалась в проводах и платах, но так ничего и не поняла. Сдавшись, стояла на круглом балкончике и разглядывала землю до горизонта.
У подножия холма толпилась маленькая оливковая роща. Далеко на юге чернели развалины имения, сожженного в прошлом году моховыми звездами. По дороге гнали на ярмарку скот. А вокруг – каменистая пустыня, красная растрескавшаяся земля; Аманесер уехал, я жду его и буду ждать, сколько понадобится. Жаль, что связи больше нет. Есть только мутное зеркальце, расколотое пополам – половинка у меня, половинка, соответственно, у него.
В зеркальце я могла видеть отблеск его костра. Аманесер был жив, здоров, не ранен, и уже через неделю в ворота постучалось первое свидетельство его доблести – оруженосец побежденного рыцаря как-его-там, сопровождающий телегу с замечательными и нужными вещами.
Там была солярка – десять канистр. Моток медной проволоки, тюк серой ваты, масло – машинное и конопляное. Там были доспехи побежденного рыцаря – гора металлического лома, которую Аманесер согласился взять, скорее всего, только как дань традиции. И там было письмо – оруженосец вручил мне его трясущейся рукой; Аманесер не писал ничего о деле – ни о рации, ни о своих ближайших планах, ни когда думает вернуться. Он писал о любви, и большая часть послания была в стихах.
– Ты свободен, – сказала я оруженосцу побежденного рыцаря как-его-там.
Его затуманенные, будто закрытые пленкой глаза мигнули и прояснились. Он уставился на меня, будто не веря своему счастью.
– Ты исполнил свой долг, – сказала я. – Я принимаю подношение. Ступай.
Он попятился и споткнулся, едва не упав. Повернулся и кинулся бежать; слуги беззлобно смеялись вслед.
Закрылись ворота.
* * *Ночью холм зашевелился.
Слуги забились в свои каморки и бормотали молитвы. Я и не ждала от них ничего другого; поднявшись на крышу, я расчехлила пушку, закурила трубку и стала ждать.
Уезжая, мой рыцарь отлично пристрелял старый ствол, и теперь единственным недостатком пушки был маломощный аккумулятор. Аманесер обещал прислать новый, как только подвернется что-нибудь подходящее. Но подходящее не подвернулось, а моховые звезды были тут как тут.