И что теперь он с новым ужасом смотрит в будущее, потому что одно дело – хоть сколько неприятная поездка с чужим человеком, и совсем другое – быть свидетелем неудач, несчастий, унижений близкого друга.
Авельянеда встал, едва не опрокинув тяжелый стул:
– Господа… простите. Сеньора Альдонса… простите! Я не могу быть свидетелем… всего этого. Быть равнодушным свидетелем – значит быть соучастником…
Ага, удовлетворенно подумал Санчо. Не удержался. Пробило тебя перед лицом улики…
Алонсо улыбнулся:
– Сеньор Авельянеда… В гневе вы произнесли фразу, достойную самого рыцаря Печального Образа. «Быть равнодушным свидетелем – все равно что быть соучастником». Вспомните, сколько раз в жизни вам приходилось быть вот так равнодушным свидетелем! Как вы можете спокойно есть и пить, когда сейчас, в это самое мгновение, где-то умирают от голода дети! И не в далеких странах – рядом, в получасе спокойной ходьбы!
– Сеньор Алонсо, – подал голос молчавший до того Карраско. – Мы с вами тысячу раз говорили… Помощь, о которой вас никто не просил – тоже преступление! Вмешательство в чужие дела, которые вас не касаются – тоже преступление!
– Напрасная трата слов, – махнул рукой Авельянеда. – Этому сеньору кажется, что он в своем уме… Что ж, не стану вам мешать. Прощайте!
– Одну минуту, – сказал Санчо, когда Авельянеда был уже в дверях. – Одну минуту… Я хочу вернуть вам ваши деньги.
Авельянеда поднял брови:
– Что такое, любезный Панса?
– Ваши деньги, – громко повторил Санчо и взял со стола поднос. – Те самые, что вы анонимно заплатили мне за то, чтобы Дон-Кихот никогда не вышел на дорогу. Здесь все, забирайте-забирайте.
И, поклонившись, как лакей в трактире, протянул Авельянеде поднос.
Авельянеда долго смотрел на пачку денег, на письмо, а все смотрели на Авельянеду. Он надувался, становясь похожим на бурдюк с вином, на один из тех отвратительных бурдюков, с которыми сражался еще Рыцарь Печального Образа.
– Как человек бережливый, – хладнокровно продолжал Санчо, – говорю вам: заберите денежку, в хозяйстве пригодится. Кто за копеечку не держится, тот сам ни гроша не стоит. Берите.
И снова молчание. Надутый и красный сосед стоял как на арене цирка – под многими взглядами.
Наконец, Авельянеда зашипел. Засипел, засвистел, как проколотый воздушный шар, и только потом обрел способность к членораздельной речи:
– Вы… Вы! Идиоты! Безумцы! Да чтобы я! Свои деньги! Потратил на этого! На это! Свои деньги! Да вы рехнулись тут все! Это оскорбление, я буду вправе, как честный идальго, потребовать пятьсот суэльдо за обиду! Да если какому-то идиоту интересно тратить свои деньги, чтобы этот, – он ткнул пальцем в сторону Алонсо, – чтобы этот сумасшедший, чтобы этот дон Олух оставался дома… Да Бога ради! Но чтобы платить деньги этому Санчо, надо быть вдвойне идиотом, потому что если за этим, – снова хамский жест в сторону Алонсо, – стоят поколения сумасшедших идеалистов, то за этим, – он ткнул пальцем Санчо в грудь, – стоят поколения полных дебилов, которые рисковали шкурой не ради идеи даже – а ради «губернаторства на острове»… Вы, бездарности, присвоившие обманным путем чужую славу! Славу добрых и честных людей, которые в поте лица своего трудились на благо общества… а не мотались по дорогам! Вы, свихнувшиеся на одной-единственной книжке, занудной, лживой и к тому же плохо написанной! «Хитроумный идальго Дон-Кихот»! И чтобы я платил свои деньги, чтобы вас удержать? Да скатертью дорога! И пусть на вас падут все побои, все унижения, вся грязь, вся навозная жижа, которую так щедро получал в своих странствиях Рыцарь Печального Образа. В десятикратном размере!
И Авельянеда ушел.
Санчо посмотрел на поднос в своей руке. Посмотрел Авельянеде вслед.
Если допустить, что письмо написал не сеньор Авельянеда… А судя по его реакции, так оно и есть…
Или он хороший актер?
Кто его знает. Но если письмо написан все-таки не сеньор Авельянеда…
Санчо посмотрел на Карраско.
И Алонсо перевел взгляд на Карраско.
И Альдонса смотрела на Карраско, и Фелиса, притаившаяся у дверей, смотрела на Карраско; прошла минута, другая, Карраско жарился под этими взглядами, будто на медленном огне, но делал вид, что ничего не замечает. Героически запихивал себе в глотку кусок за куском…
Поперхнулся.
Закашлялся.
Встал. Огляделся, будто загнанная в угол мышь; часто задышал:
– Алонсо? Алонсо?! Вы же знали моего отца! Вы же меня знаете с детства! Вы же знаете… И теперь вы смотрите так, будто я… Да как вам не стыдно! Пусть этот Санчо знает меня всего неделю… пусть сеньора Альдонса терпеть меня не может… но вы-то?! Как вы могли… подумать?! Обо мне?! Что мне теперь делать, после того, как на меня пало такое подозрение? Что мне, повеситься? Да, я не хотел, чтобы вы уходили! Я и сейчас не хочу! И честно могу сказать вам в глаза: лучше бы вам никуда не ходить! Вот вы не говорите вслух об этой легенде, легенде вашего рода, но я знаю, вы в нее немножечко верите… Как наивный Панса немножечко верит в свое губернаторство. А вы говорите себе: ничего, что все мои предки потерпели неудачу. Ничего, что историю Дон-Кихота называют «блестящим и подробным отчетом о крушении иллюзий». Ничего, думаете вы, я попробую, может быть, у меня получится… Но это тоже иллюзия! Быть оптимистом в наши дни – это так унизительно… Сеньор Алонсо, мне будет больно, если вас затопчет какое-нибудь стадо свиней! Я люблю вас… а за дружбу, за сочувствие… вот такая плата. Да, может быть, этот Санчо все придумал, сам написал письмо и морочит вам голову! А вы… Прощайте.
И он быстро, почти бегом, вышел.
* * *Алонсо только сейчас ощутил, до какой степени он устал за эти дни.
Он уязвим сегодня. Не надо было устраивать этого прощального вечера; он поддался слабости. Ему захотелось увидеть разоблаченного анонима…
А может быть, он преувеличил свою силу. Потому что, поддавшись эйфории, поверил, что сможет уверить, сможет убедить даже их – Авельянеду, Карраско – в правильности своего пути.
Изначально невыполнимая задача. Они и не должны понимать Дон-Кихота. Дон-Кихоту суждено быть непонятым…
А теперь еще и предательство, которое, он, уходя, оставляет за спиной.
Но неужели предатель – все-таки Санчо?!
– Нет, – сказал под его взглядом Панса. – Сеньор Алонсо… Я ведь сроду не видел столько денег сразу. Я мог бы оставить их себе… Ничего вам не говорить… Сеньор Алонсо, я клянусь моим батюшкой, который дал мне имя Санчо, я клянусь моим островом… которого у меня никогда не будет… клянусь моими пацанами, которые остались дома… что я не соврал вам. Это письмо написал не я…
Алонсо молчал.
– Ради Бога, сеньор и господин мой… Вы действительно могли подумать…
– Письмо написал не ты, – сквозь зубы сказал Алонсо, – но, если отставить в сторону подлость и подкуп… Все вы готовы подписаться под этим письмом. Все вы не хотите, чтобы я шел. Ты, Санчо, идешь со мной без радости – только потому, что ты верен… Авельянеда завидует, Карраско сочувствует… Никто не понимает, зачем Дон-Кихоту отправляться в странствия… Бритвенный тазик на голову – смешно? Смешно… «…Он подошел к Дон-Кихоту, выхватил у него копье, сломал его на куски и одним из них принялся так колотить нашего рыцаря, что, несмотря на его доспехи, измолол его, как зерно на мельнице. Он брал в руки один кусок копья за другим и ломал их на спине несчастного, простертого на земле рыцаря…»
– Фелиса, – ласково спросил Санчо, – а у тебя никогда не возникало мысли удержать подольше столь любимого тобой хозяина?
Фелиса бросила быстрый взгляд на Альдонсу.
– У меня сроду не было таких денег, любезный Санчо. Так что я тут не при чем, и не думайте…
– «Огромное хрюкающее стадо налетело и, не выказав никакого уважения ни к Дон-Кихоту, ни к Санчо, прошлось ногами по обоим… Своим стремительным набегом полчище свиней привело в смятение и потоптало седло, доспехи, серого, Росинанта, Санчо Пансу и Дон-Кихота»… – негромко проговорил Алонсо.
– Хватит, хозяин, – Санчо поежился. – Не стоит… В конце концов, вовсе не обязательно, что нас будут топтать свиньи. Возможно, просто парой тумаков дело и ограничится…
– «Не лучше ли сидеть спокойно дома, чем бродить по свету в поисках птичьего молока, ведь вы знаете – бывает, собираешься обстричь овцу, смотришь – тебя самого обстригли…» – продолжал Алонсо. – Альдонса… Скажи, ты тоже не понимаешь – зачем все это? Скажи…
* * *И она сказала.
– Я люблю его. Все слышали?
Молчание. Притихла в уголке Фелиса.
– Я люблю его… таким, какой он есть. Я люблю Алонсо, а не Дон-Кихота! А он уйдет в странствия, чтобы любить Дульсинею, которой не существует.
Она видела, как напрягся Алонсо.
И прекрасно понимала, что имеет сейчас над ним… да. Возможно, именно сейчас, впервые в жизни, она имеет над ним реальную власть.