Они даже больше не шептались между собой. Им нечего было сказать. С этого времени то, что нужно было сделать, становилось понятным по ходу событий.
Они не нашли больше каких-либо дополнительных частей тел, пока не поднялись к верхнему коридору, где на ковре лежало бескровное ухо, белое, как морская ракушка. Судя по размеру и утонченности, это должно было быть ухо маленького ребенка.
У шефа Джармилло было двое детей.
Из всех преступлений те, которые касались насилия над детьми, больше всего бесили Фроста. Он не верил в пожизненные сроки для убийц детей. Он верил в какой-нибудь способ медленной смертной казни.
Поведение Джармилло на дежурстве в последние двенадцать часов давало веские основания в пользу коррупции. Если шеф был частью какого-нибудь ненормального тайного заговора, то можно предположить, что он вместо этого мог быть серийным убийцей и убил свою жену, тещу и детей. Убил и расчленил.
Но Фросту было непонятно, как это связано с тем, что они обнаружили ранее. Громадные суммы, поступавшие в этот город через «Прогресс для совершенного порядка», предполагали криминальное предприятие огромного масштаба. На самом деле отмываемые фонды были настолько гигантскими, что нельзя было исключать возможность заговора террористов исторического масштаба. Полицейский-взяточник, становящийся безмерно богатым за помощь плохим парням в укрытии их деятельности, вряд ли пустит под откос денежный поезд, перерезав свою семью из-за разногласий с женой.
Четыре спальни, хорошо обставленная гостиная, различные кладовки и две из трех ванных комнат предложили их вниманию только еще две вызывающих ужас улики. Обе находились в главной спальне.
На полу возле комода лежал фрагмент челюсти, из которой выдавались два коренных зуба, два малых коренных зуба и единственный клык. Между коренными зубами свисало что-то зеленое, возможно, полоска кожицы от паприки или халапеньо[37]. Поверхность кости, которая, должно быть, была раздроблена в месте, где была отделена от остальной части челюсти, вместо этого выглядела… расплавленной.
Из-за того, что это был не просто очередной образец биологических останков, а невозможная конструкция за пределами фантазий сюрреалистов, вторая находка в главной спальне оказалось более тревожной, чем все, что они обнаружили ранее. Она лежала на одном из углов искусно сделанной кровати, у изножья, не так, как если бы аккуратно положили, а как если бы была отброшена в сторону — или выплюнута. Толстый язык, изогнутый и с поднятым кончиком, как будто что-то лижущий, был бы омерзительным и тревожащим, если бы это был просто язык, но вместо этого он был похож на изображение кисти Сальвадора Дали, вдохновленного Г.Ф. Лавкрафтом. В центре толстого языка, не балансирующий на нем, а органично встроенный в ткань, фактически вырастающий из нее, находился коричневый и непокрытый человеческий глаз.
Фрост увидел чудовищное первым. В момент обнаружения он был переполнен чувством, о котором часто читал, но которое никогда прежде не испытывал. Кожа на затылке стала холодной и, казалось, по ней ползало что-то настолько же реальное, как сороконожки или пауки.
В качестве агента ФБР, назначенного в эквивалент дивизии по теневым операциям, он видел достаточно ужаса и познал страх различного вида и силы. Но ничто до этого не затрагивало этот самый углубленный нерв, который был совсем не физическим нервом, а интуитивной чувствительностью к необъяснимому, будь оно сверхъестественного или просто противоестественного свойства. Ни все его образование, ни живое воображение не могли объяснить существование этой мерзости. Когда он вгляделся в него, чувство того, что кто-то ползает, зарылось глубже, с затылка в позвоночник, а озноб сбежал по позвоночнику вниз, как по лесенке.
Он жестом пригласил Дэггета присоединиться к нему. Фросту не требовалось поднимать глаза, чтобы оценить степень реакции своего партнера на этот омерзительный объект. Внезапный вдох и бессловесное отвращение, застрявшее где-то в глотке, передали омерзение и ужас Дэггета.
На мгновение Фросту показалось, что глаз может повернуться в своем углублении из плоти, сфокусировавшись на нем, или что язык может изогнуться и завернуться самым неприличным образом. Но это ожидание было разыгравшимся воображением. Язык и глаз на кровати были мертвой тканью, они не были способны двигаться, как и зубы в обломке челюсти не были способны жевать ковер под ними.
Обычный пистолет и два запасных магазина казались неадекватным вооружением против врага, с которым они столкнулись, кем бы он ни был. То, что скрывалось за событиями в Рэйнбоу Фоллс, не объяснялось ни обычной криминальной деятельностью, ни терроризмом известных до этого типов.
Как будто мысленно вернувшись в детство, в смятения и тревоги дошкольника, Фрост посмотрел вниз на ноги, находящиеся в нескольких дюймах от каймы стеганого одеяла и подумал, а что если под кроватью находится что-нибудь враждебное. Там, где никогда прежде не было буки или тролля, или чего-нибудь похожего на ведьму, теперь могло находиться нечто более загадочное и даже более реальное, чем любая угроза из рассказов-страшилок.
Чары детской робости захватили его всего на секунду и были разрушены извещением о настоящей угрозе. Из темноты примыкающей ванной комнаты, через полуоткрытую дверь в неподвижность главной спальни донесся звук, похожий на десятки настойчивых шепчущих голосов.
Глава 18
Когда Девкалион перевернул «Тойоту Секвойя» на крышу, переднее пассажирское боковое окно разбилось. Мэйсон Моррелл отказался покинуть перевернутый внедорожник, и великан изобразил намерение разбить также и лобовое стекло и вытащить сопротивляющегося воина из автомобиля, хотел он этого или нет.
Сэмми Чакраберти убедил Девкалиона дать ему договориться с талантом прямого эфира. Он просунул руку через разбитое окно, выдвинул кнопку замка и открыл пассажирскую дверь. Используя ногу в качестве метлы, сметя битое стекло, сверкающее в снегу, он стал на руки и колени и заполз в «Секвойю».
На четвереньках на потолке перевернутого внедорожника он смотрел на Мэйсона под необычным углом. Ведущий ток-шоу висел вниз головой в водительском сидении. На самом деле он не был подвешен, потому что не нашел времени натянуть на себя ремень безопасности, такова была его жажда завести двигатель и покинуть это место. Он сохранял свое положение, крепко держась за руль и зацепившись пятками ботинок за сиденье, как мог. Из двух мужчин у Мэйсона голова находилась ближе к потолку. Сэмми смотрел вниз на лицо друга, когда положение внедорожника говорило, что он должен бы смотреть вверх.
Единственный свет, голубоватое свечение фонарей автостоянки, просачивался через расположенные внизу окна опрокинутого автомобиля. Воздух был холодным и пах новой автомобильной кожей и ароматным лосьоном после бритья Мэйсона. За исключением их дыхания, единственными звуками были щелчки, толчки и постукивания «Секвойи», приспосабливающейся к новым, нетрадиционным отношениям с мостовой.
— Мне так жаль, что это случилось, — сказал Сэмми.
Голос Мэйсона звучал скорее покорно, чем обиженно:
— В этом не было необходимости.
— Возможно, не было, но это случилось. Станция заплатит за ремонт.
— В этом ты весь, но это не поможет Уоррену. Уоррен пролетает.
— Помню, — сказал Сэмми. — Уоррен Снайдер мертв. И существо, которое выглядело как Уоррен, тоже мертво, эти странные внутренности по всему полу. Так что теперь я чувствую ответственность.
Не глядя на Сэмми, Мэйсон торжественно заявил:
— Мы все умрем.
— Я в это не верю, — сказал Сэмми.
— Ну, зато верю я.
— Я тебе этого не говорил, — признался Сэмми, — но у меня большие планы на тебя и твое шоу.
— Это конец света. Не будет никакого радио после конца света.
— Это не конец света. Это национальный кризис, и все. Если мы сплотимся, если защитим станцию и расскажем о том, что здесь происходит, то можем очень быстро все исправить. Я всегда был оптимистом, ты это знаешь, и мой оптимизм всегда оправдывался.
— Ты не просто оптимист. Ты сумасшедший.
— Я не сумасшедший, — сказал Сэмми. — Я американец. Эй, ты тоже американец. Где твой дух «я могу»? Слушай, у меня в планах расширить формат твоего шоу, сделать его более эмоционально глубоким, действительно позволить тебе раскрыть крылья. А еще я хочу более широко его рекламировать. С твоим талантом и моей собачьей решимостью мы можем поднять это шоу на региональный уровень, затем национальный, не пять других станций, а сотни. Ты будешь мужской копией доктора Лауры[38]. Ты можешь стать более человечным доктором Филом[39].
— Я не доктор.
— Доктор, если я об этом скажу. Так работает радио.