С тех пор как ты впал в безбожие, ты превратился в ужасного негодяя. Плохой ангел, плохой друг, предатель, убийца. Я думаю, что во время дуэли ты сам выпустил мне под ноги черного пуделя, чтобы меня прикончить.
Ангел пожал плечами и сказал, обращаясь к Гаэтану:
- Увы, сударь, я не удивляюсь тому, что вы так недоверчиво ко мне относитесь: я слышал, что вы не в ладах с иудео-христианским небом, откуда я родом.
- Я недостаточно верю в Иегову,- ответил Гаэтан,- чтобы верить в его ангелов.
- Тот, кого вы называете Иеговой, на самом деле всего-навсего невежественный и грубый демиург по имени Иалдаваоф.
- В таком случае, я готов в него уверовать. Раз он невежественен и ограничен, я легко могу допустить его существование. Как он поживает?
- Плохо! В будущем месяце мы его свергнем.
- Не обольщайтесь надеждой. Вы напоминаете мне моего шурина Кюиссара, который в течение тридцати лет каждое утро ожидает падения республики...
- Вот видишь, Аркадий,- вскричал Морис.- Дядя Гаэтан со мной согласен. Он знает, что ты потерпишь неудачу.
- А почему, скажите на милость, господин Гаэтан, вы думаете, что меня идет неудача?'
- Ваш Иалдаваоф еще очень силен в этом мире, если не в том. В былые времена его поддерживали священнослужители,- те, что верили в него. А в наше время он опирается на тех, кто не верит в него, на философов. Не так давно нашелся тупой педант, по имени Пикроколь, который пытался доказать банкротство науки, чтобы улучшить дела церкви. И в наши дни выдумали прагматизм специально для того, чтобы поднять авторитет религии среди людей, любящих рассуждать.
- Вы изучали прагматизм?
- И не подумал! В молодости я отличался легкомыслием и занимался метафизикой. Читал Гегеля и Канта. Но с возрастом я стал серьезнее, и меня занимает теперь только то, что поддается чувственному восприятию, что доступно зрению или слуху. Вся сущность человека - в искусстве. Остальное пустые мечтания.
В том же духе разговор продолжался до вечера, и при этом говорились такие непристойности, которые могли бы заставить покраснеть не то что кирасира - это пустяки, ибо кирасиры часто отличаются целомудрием,- но даже парижанку.
Навестил своего бывшего ученика и г-н Сарьетт. Когда библиотекарь появился в комнате, бюст Александра д'Эпарвье возник над его лысым черепом. Сарьетт подошел к кровати. Вместо голубых занавесок, зеркального шкафа, камина комнату тотчас же заполнили набитые книгами шкафы из залы Сфер и Бюстов, а воздух стал душным от карточек, каталогов и папок. Г-н Сарьетт был настолько неотделим от своей библиотеки, что его невозможно было ни представить себе, ни увидеть вне ее. И сам он, пожалуй, был более бледен, неясен, расплывчат и воображаем, чем образы, возникавшие при виде его. Морис, который очень подобрел, был растроган этим проявлением дружбы.
- Садитесь, господин Сарьетт, с госпожой дезОбель вы знакомы. Разрешите представить вам Аркадия, моего ангела-хранителя. Это он, будучи незримым, в течение двух лет опустошал вашу библиотеку, лишил вас аппетита и чуть не свел с ума. Это он перетащил из залы Сфер в мой павильон целую кучу старых книг. Однажды он унес у вас из-под носа какую-то ценную книжицу, и вы по его вине упали на лестнице. А в другой раз он взял у вас брошюру Соломона Рейнака, и, так как ему пришлось выйти из дому вместе со мной (я узнал потом, что он не покидал меня ни на мгновение), он уронил ее в канаву на улице Принцессы. Вы уж простите его, господин Сарьетт, карманов у него не было. Он был невидим. Я горько сожалею, господин Сарьетт, что все ваши книжонки не были уничтожены пожаром или наводнением. Из-за них мой ангел потерял голову, превратился в человека, утратил веру и совесть. Теперь я стал его ангелом-хранителем. Один бог знает, чем все это кончится.