Когда Мегрэ снова заговорил, он, как и на бульваре Пастера, начал с вопросов:
- Какие у вас отношения с Маскуленом?
- Никаких.
- Вы с ним в ссоре?
- Нет.
У Пуана был серьезный и озабоченный вид. Что касается Мегрэ, то хотя он никогда не совался в политику, все же немного знал парламентские нравы. Депутаты, даже если они принадлежат к противоположным партиям и на трибуне свирепо нападают друг на друга, в жизни поддерживают приятельские отношения, напоминающие своей непринужденностью отношения в школе или в казарме.
- Вы с ним не разговариваете? - настаивал Мегрэ. Пуан провел рукой по лбу.
- Это началось, еще когда я только пришел в Палату депутатов. Вы помните, конечно, обновленный парламент, где все поклялись, что больше в нем не будет места никаким махинациям и грязным делишкам. Это было сразу после войны, в стране был взлет идеализма. Люди жаждали чистоты.
Большинство моих коллег, во всяком случае, значительная их часть, были, как и я, новичками в политике.
- За исключением Маскулена?
- Он и еще несколько человек остались от старого парламента, но все были уверены, что атмосферу в Палате создадут новые депутаты. Спустя несколько месяцев у меня уже не было этой уверенности. Через два года я окончательно пришел в уныние. Ты помнишь, Анриетта?
Он повернулся к жене.
- До такой степени, - сказала она, - что даже решил не переизбираться.
- На одном обеде я взял слово и высказал все, что было у меня на душе. Там присутствовали журналисты, которые записали мою речь. Я буду удивлен, если мне сейчас не напомнят ее. Темой моего выступления были "грязные руки". Я высказал мысль, что, по существу, порочен не наш политический строй, а та среда, в которой волей-неволей вращаются политические деятели... Не стану вам все пересказывать. Вы, вероятно, помните знаменитый заголовок: "Республика приятелей". Во время сессий депутаты ежедневно встречаются. Пожимают друг другу руки, словно старые приятели. После нескольких недель сессии все уже на "ты" и оказывают друг другу разные мелкие услуги... С каждым днем пожимаешь все больше рук, и, если они оказываются не очень чистыми, снисходительно пожимаешь плечами: "Он все-таки неплохой малый!" Или: "Он должен был сделать это для своих избирателей..." Вы понимаете меня? Я заявил, что, если бы каждый из нас отказался раз и навсегда пожимать "грязные руки", политическая атмосфера сразу бы очистилась.
После небольшой паузы Пуан с горечью добавил:
- Я и поступал так, как проповедовал. Избегал некоторых журналистов и сомнительных дельцов, которые постоянно вертятся в кулуарах Бурбонского дворца. Отказывал влиятельным избирателям в услугах, которые не считал возможным делать... А однажды, когда Маскулен подошел ко мне и протянул руку, я сделал вид, что не замечаю ее, и демонстративно повернулся к кому-то из моих коллег. Он побледнел и затаил злобу. Он из тех, кто не прощает.
- Вы, по-моему, так же поступили и с редактором "Молвы" Эктором Табаром?
- Раза два-три я отказался его принять, и он больше не настаивал.
Пуан взглянул на часы.
- У меня остается всего час. В одиннадцать я должен предстать перед журналистами и отвечать на их вопросы. Сначала я хотел вручить им официальное коммюнике, но это их явно не удовлетворит. Придется рассказать им, что ко мне явился Пикмаль и вручил отчет Калама и что я отнес его к себе на квартиру на бульваре Пастера, чтобы там прочесть.