Внезапно Лидс замер как вкопанный, так что я чуть не налетел на него. Впереди нас на тропинке, ярдах в тридцати, маячила фигура мужчины, стоявшего на четвереньках. Заприметь нас, он поднялся и крикнул:
— Стойте! Кто вы такие?
Мы представились.
— Что ж, — сказал он, — придется вам изменить маршрут. Пройдите кругом. Мы здесь только начали. Ни свет ни заря, ха-ха!
Мы полюбопытствовали, какова протяженность запретной зоны, и он сообщил, что ярдов триста и что на противоположном конце уже работает его напарник. Мы покинули тропу и направились вправо, в обход, что замедлило продвижение, хотя лес был не такой уж густой. Через пару минут я спросил Лидса, сможет ли он узнать то злополучное место, и он утвердительно кивнул.
Вскоре он остановился, и я поравнялся с ним. Я и сам узнал это место, поскольку его отгородили веревками, натянув их полукругом между деревьями. Мы приблизились вплотную к веревкам и молча остановились.
— А где Геба? — спросил наконец я.
— Им пришлось послать за мной, чтобы увести ее. Сейчас она в клетке Нобби. Ему она больше не понадобится. Полиция забрала его.
Мы пришли к безмолвному согласию, что больше нас там ничего не интересует, и возобновили путь, не приближаясь к тропинке, пока не поравнялись с напарником, отмечавшим конец запретной зоны. Напарник не только остановил нас грозным окриком, но еще долго и придирчиво выяснял, как это таким кровопийцам и лжецам удается столь успешно прикидываться добропорядочными гражданами. Наконец он смилостивился и отпустил нас.
Я был рад, что Нобби увезли, поскольку при мысли, что мне придется опять войти в крохотную прихожую и увидеть его труп на лавке, на душе стало муторно. В остальном дом был такой же, каким мы его оставили. Лидс задержался у псарни, а я поднялся в свою комнатенку и уже стаскивал брюки, которые в суматохе натянул поверх пижамы, как вдруг ослепительная вспышка за окном заставила меня вздрогнуть. Я подошел к окну и высунул голову наружу: оказывается, солнце решило надо мной подшутить, возвестив таким образом о своем пробуждении. Я взглянул на наручные часы, убедился, что они показывают 5:39, но, как я уже говорил, у меня не было уверенности в том, что я наблюдал настоящий горизонт. Не опуская гардину, я лег на кровать, вытянулся и сладко зевнул, едва не вывихнув челюсть.
Входная дверь приоткрылась, потом захлопнулась, и на лестнице послышались шаги. Лидс появился в проеме моей распахнутой двери, постоял, словно колеблясь, потом зашел и сказал:
— Через час мне уже надо вставать и заниматься собаками, так что я закрою вашу дверь.
Я поблагодарил. Он не двинулся с места.
— Моя кузина уплатила Вульфу десять тысяч. Что он теперь будет делать?
— Не знаю, еще не спрашивал. А что?
— Мне пришло в голову, что он может захотеть потратить эти деньги, или хотя бы их часть, в ее интересах. Если полиция не найдет убийцу, например.
— Не исключено, — согласился я. — Я ему предложу.
Он продолжал стоять, словно его заботило еще что-то. Наконец выдавил:
— Так случается в лучших семействах.
И попятился, прикрывая за собой дверь.
Я закрыл глаза, но даже не попытался очистить голову от мыслей. Если я засну, то одному Богу известно, когда я проснусь, а я твердо настроился позвонить Вульфу в восемь утра, за пятнадцать минут до того, как Фриц войдет в его комнату с завтраком на подносе. А покамест, решил я, придумаю-ка что-нибудь выдающееся для детективного бизнеса. После нескольких минут напряженнейшей умственной работы я сообразил, что мне даже не с кем поделиться ее плодами. Лидс не в счет — менее благодарного и словоохотливого слушателя и вообразить нельзя.
Есть у меня привычка вдруг подмечать, что я уже неосознанно принял какое-то вполне определенное решение некоторое время назад.