Твоя судьба будет судьбой метеора,
подобно...
Тут профессор, быстро надвинув на голову шляпу, повернулся и вышел, ни с кем не простившись, занятый, очевидно, дальнейшим развитием своего
загадочного приговора.
Хотя все присутствовавшие и пытались поднять на смех выходку профессора, тем не менее на несколько мгновений у всех осталось тягостное
впечатление чего-то печального, тревожного... Андзолето, по-видимому, первый перестал думать об этом, хотя слова профессора и вызвали в нем
радость, гордость, гнев и смятение чувств, которым суждено было наложить отпечаток на всю его дальнейшую жизнь. Казалось, он был всецело
поглощен одной только Кориллой и так успел убедить ее в этом, что она не на шутку влюбилась в него с первой же встречи. Граф Дзустиньяни не
очень ревновал ее: быть может, у него были основания не особенно ее стеснять. Больше всего он интересовался блеском и славой своего театра, - не
потому, что был жаден к богатству, а потому, что был, как говорится, истым фанатиком изящных искусств. По-моему, это слово определяет весьма
распространенное среди итальянцев чувство, отличающееся большой страстностью, но не всегда умением разграничить хорошее и дурное... Культ
искусства - выражение слишком современное, неизвестное сто лет тому назад, - означает совсем не то, что вкус к изящным искусствам. Граф был
человек с артистическим вкусом в том смысле, как это тогда понимали: любитель, и только. Удовлетворение этого вкуса и было главным делом его
жизни. Он интересовался мнением публики и стремился заинтересовать ее собою, любил иметь дело с артистами, быть законодателем мод, заставить
говорить о своем театре, о своей роскоши, о своей любезности и щедрости. Одним словом, у него была страсть, преобладающая у провинциальной
знати, - показное тщеславие. Быть владельцем и директором театра - это был наилучший способ угодить всему городу и доставить ему развлечение.
Еще большее удовлетворение получил бы граф, если бы смог угощать за своим столом всю республику. Когда иностранцам случалось расспрашивать
профессора Порпору о графе Дзустиньяни, он обыкновенно отвечал: "Это человек, чрезвычайно любящий угощать: в своем театре он подает музыку
совершенно так же, как фазанов за своим столом".
Около часа ночи гости начали расходиться.
- Андзоло, где ты живешь? - спросила дебютантка Корилла, оставшись с ним вдвоем на балконе.
При этом неожиданном вопросе Андзолето покраснел и тут же побледнел. Как признаться этой блестящей, пышной красавице, что у него нет своего
угла? Хотя в этом ему, пожалуй, легче было бы сознаться, чем назвать ту жалкую лачугу, где он ночевал тогда, когда не спал под открытым небом по
собственной охоте или по необходимости.
- Что ты находишь удивительного в моем вопросе? - смеясь над его смущением, спросила Корилла.
С необыкновенной находчивостью Андзолето поспешил ответить:
- Я спрашиваю себя, какой королевский дворец, дворец какой волшебницы достоин принять гордого смертного, который принес бы туда
воспоминания о нежном взгляде Кориллы?
- Что ты, льстец, хочешь этим сказать? - возразила она, устремляя на него взгляд, самый жгучий из всего ее дьявольского арсенала.
- Что это счастье мне еще не дано, но что если б я был этим счастливцем, то, упоенный гордостью, жаждал бы жить между небом и морями,
подобно звездам.
- Или подобно cuccali! - громко смеясь, воскликнула певица.