– Господа Уолши! – раздалось за дверью на английском. – Мистер Уолш, миссис Уолш…
– И мисс Абигаил! – пискнул я, поправляя вуалетку. – Мы выходим!
Родители были уже готовы. Джейн придирчиво оглядела меня, поправила платье, разгладила рукав и заключила:
– Сойдет.
Из-за края занавески я выглянул в окно. К арке по перрону катили три паровые тележки, на одной восседал сиятельный граф Федор Григорьевич Кушелев-Безбородко с сыном своим Юрием Федоровичем, две другие везли их слуг с поклажей. Молодой граф все крутил головой и глядел то на двери нашего вагона, то на окна, выискивая прекрасную ирландку. На лице его смешались тревога и ожидание, и горечь разлуки, и много других глубоких, искренних чувств. Я отскочил от окна.
– Господа Уолши, попрошу к выходу! – очень вежливо, но настойчиво повторил Большой Кондуктор.
– Мы идем, – сказала мама на английском, посмотрела на нас с Генри и, когда мы кивнули, раскрыла дверь.
Стоящий за ней Кондуктор поклонился, свесив нос до полу, и отошел, уступая место усатому носильщику, непокорные вихры которого венчала залихватски сдвинутая на затылок кепка. Тот тоже поклонился, заглянул в купе, потер руки и спросил с воодушевлением:
– Что грузим?
– Сам не видишь? – недовольно бросил Кондуктор. – Чемодан с несессером у господ.
– Как не видать! – носильщик взвалил чемодан на плечи, придерживая одной рукой, другой взялся за несессер и попятился, вытолкав из купе сунувшегося было внутрь Кондуктора.
– Абигаил, не забудь свою шерстяную накидку, – произнесла Джейн на английском.
– Всенепременно возьму ее, маменька, – ответил я.
Снаружи было прохладно. Пахло машинным маслом и углем. Шум, топот ног, голоса, гулкое эхо… Набросив накидку на плечи, я надолго замолчал, разглядывая купол.
Он был огромен, как небо. На металлических ребрах его светились цепочки огней, к галереям вверху вели лестницы и длинные винты спиральных лифтов, в которых я узнал продукцию американского «Отиса».
Позабыв про родителей, про суетящегося носильщика и вышедшего вслед за нами Большого Кондуктора, про солдат и офицеров, я сделал несколько шагов по перрону, пожирая взглядом окружающее. Бесчисленные механические диковинки окружали меня, непонятные сооружения чередовались с еще более непонятными механизмами, в сумраке поблескивали металл и стекло. Далеко над головой висела на тросах большая птица – аэроплан непривычного вида, со скошенными крыльями и длинным хвостом. И что-то там еще было, в подкупольном сумраке, много всякого, только сейчас не разглядеть, темно. А по сторонам от перрона сколько всего стоит! Грандиознейшая картина предстанет взгляду при свете дня.
– Меня Семеном кличут, господа хорошие, – к неудовольствию Большого Кондуктора, весело сообщил носильщик, возвращая мое внимание к происходящему рядом. – Эта, стало быть… Май нэмиз ист Сэмэн. То есть – Саймон.
– Мы понимаем русский, – сказал я.
– О! – восхитился Семен, ставя наш багаж на тележку возле лавки для пассажиров. – Ну, тогда попрошу садиться, прокачу с ветерком, то есть с парком.
Джейн, не дав Генри первым забраться на тележку, живо запрыгнула туда, чем вызвала не слишком одобрительный взгляд Большого Кондуктора, и сказала, протягивая руку:
– Абигаил, крошка, давай ко мне!
Я последовал ее примеру, а Кондуктор отвлекся на двух дам и хорошо знакомого мне бородатого господина, покидающих наш вагон. У господина было удивительно задумчивое лицо и трезвый вид.
Мы с Джейн уселись на лавке. Мимо журавлиным шагом прошагал длинноногий офицер в черных сапогах, султан на кивере смешно качался, подошвы стучали о перрон. Он сурово кивнул нам. Лицо Журавля, как я его сразу окрестил, было очень сосредоточенно и серьезно.
Джейн с тревогой наблюдала за отцом. Тот шагнул на платформу и вдруг покачнулся.
– Осторожно, ваш-блаародие! – завопил Семен, бросаясь к нему. Вытянутыми руками носильщик уперся в спину отца. Мама вскочила, я тоже, краем глаза заметив, как Журавль остановился и смотрит на нас. Генри быстро пришел в себя; мы с Джейн схватили его за руки, однако он, покачав головой, сам сделал следующий шаг.
– Что же это вы, господин хороший?! – Семен был растерян.
Отец с улыбкой повернулся:
– Я ест потерять равновесие. Едем. Гоу!
Носильщик с сомнением поглядел на него, поправил кепку и пошел к передней части тележки. Офицер медлил, не сводя с нас взгляда, но тут в конце перрона раздался стук, возглас, посыпались чемоданы – и он, далеко выбрасывая в воздух прямые ноги, замаршировал туда.
– А куда мы едем, собствен… – начал я, закашлялся и повторил громче и писклявее: – Человек… Саймон! Куда мы едем?
– В гостиницу, барышня, – пояснил тот, становясь на уступке в передней части тележки, спиной к нам. – Всех господ, прибывших на поезде, заселяем в гостиницу «Высокий Дом».
– «Высокьий Дом», интерьесно, – проговорил Генри.
– Оно и вправду интересно, сударь, – откликнулся носильщик. – Такой домина несообразный… Да вы сами сейчас увидите, недалеко ехать.
Под днищем зашипело, из-под бортика ударила струя пара, Семен сдвинул рычаг, и мы покатили. Съехали с перрона, по дороге из каменных плит, проложенной вдоль рельс, миновали арку.
И очутились под мелким холодным дождем. Когда тележка свернула в парк, мама прижалась к отцу и взяла его за руку. Граф с сыном уехали далеко вперед, перед нами двигалась тележка с их поклажей, и сразу за ней та, на которой сидел трезвый бородатый господин со своими дамами.
Мимо тянулись кусты и зеленые изгороди, подсвеченные разноцветными огнями. Впереди показались рельсы – изгиб одной из половин проложенной в парке восьмерки. Тележка качнулась, въехав на круто изогнутый мосток.
– Осторожно, господа хорошие! – лихо прокричал Семен и, так сказать, поддал парку. Скорость резко увеличилась, из-под тележки ударили сразу две струи, черная и белая, и мост мы пролетели, оставляя за собой контрастные клубы, быстро смешавшиеся в серую взвесь.
С вершины моста я увидел световую рябь внизу – вода плескалась в длинном бассейне, подсвеченном бирюзовыми огнями. У бордюра стояли лодочки с трубами и штурвалами, борта были опоясаны толстыми резиновыми валиками.
– Что это, Семен? – когда он оглянулся, я показал на бассейн.
– Аттракцион с паровыми лодками, сударыня, – донеслось сквозь шипение пара. – Для детишек, стало быть.
Вскоре показалось здание гостиницы, построенное в форме заводской трубы: высокий цилиндр, выкрашенный белыми и черными полосами. На крыше горели лампы, в небо била струя пара. Носильщики и швейцар выгружали вещи с тележки, на которой прикатили бородатый господин и дамы. «Высокий дом» стоял на краю небольшой площади, на другой ее стороне была станция паровых фаэтонов, там виднелась двухэтажная машина на высоких колесах.
Семен, подъехав к гостинице, навалился на рычаг, и тележка встала точно перед раскрытыми дверями, на том месте, откуда за несколько секунд до того отъехала другая.
Я собрался соскочить, чтобы помочь слезть отцу, который всю дорогу глядел прямо перед собой и крепко держал маму за руку, но вовремя вспомнил, что я барышня. Пора избавляться от платья, да и вообще от маски нежной ирландки Абигаил Уолш. Слишком большое противоречие она составляет с моей натурой обладателя низкого грубого мужского голоса.
Генри сошел первым, Семен заглянул ему в глаза, покачал головой, но ничего не сказал. Из гостиницы уже спешили два швейцара, и тот, что постарше, заговорил на английском:
– Господа Уолши, просим, просим! Ежели изволите оставить паспорта на стойке…
Генри дал Семену монету, и тот, оставив багаж на попечение гостиничных служащих, с довольным видом укатил. Мы вошли в холл, молодой швейцар шагал впереди, неся наш багаж. Пожилой спросил:
– Ваш номер на втором этаже, изволите ли воспользоваться лифтом?
– Лифт – да! – сказал Генри, прежде чем я успел раскрыть рот. – Мы ест устал в дорог.
– Конечно, сударь, всенепременно отдохните.
– Я разберусь с паспортами, дорогой, – добавила мама на английском и, забрав у отца наши документы, направилась к стойке. Швейцар на миг растерялся – документы собирался взять он, но мама зачем-то опередила его… Я понял причину быстро: положив паспорта на стойку, Джейн будто бы невзначай повернула к себе лежащую там газету и пробежала взглядом первую страницу.
Мы направились к раскрытой двери лифта, и когда возле кабины мама нагнала нас, по лицу ее я увидел, что случилось нечто, чему лучше было бы не случаться.
Генри был бледен, но держался. Лифтер, стоящий в углу ярко освещенной кабины, перекинул рукоять. Звякнул колокольчик, пол качнулся, и мы поехали вверх.