Спали мы в том же возке, когда как наши надсмотрщики нежились в постели. По гомону голосов мы догадывались, что повозка периодически останавливалась на постоялых дворах, где простаивала либо до окончания трапезы араргцев, либо до утра. Только так, да еще по походам 'в кустики' мы и определяли, какое сейчас время суток.
Я снова увидела солнце примерно через неделю, когда партию 'чужеземных рабынь деала Себра' выгрузили во дворе какого-то дома, судя по всему, находившегося на окраине большого торгового поселения. Вернее, это даже был не дом, а целый комплекс построек, наподобие городской усадьбы. Место, где деал Себр ('деал' — вовсе не титул или вежливое обращение, а всего лишь обозначение рода занятий человека — 'торговец') выставлял свой товар 'лицом'.
Свет больно резанул глаза, облегчая задачу нашим конвоирам. Нас по очереди взваливали на плечи, как мешок, и несли к крытой теплой купальне, где, игнорируя протесты, раздевали и загоняли в воду, бросив туда кусок мочалки и мыло. Расхаживавшая по бортику мужеподобная женщина кричала на нас и требовала, чтобы мы немедленно смыли с себя дорожную грязь, 'ибо негоже оскорблять покупателей прикосновениями к вашим вонючим телам'. Упоминание о прикосновениях вызвало волну панического ужаса в животе. Воображение услужливо нарисовала сценки, одна омерзительнее другой.
Когда вода в купальне потемнела, нам разрешили вылезти на дощатый пол и вытереться одинаковыми серыми полотенцами. Наше белье и наша одежда бесследно исчезли, вместо них лежали подобранные по размеру черные трусики, которые больше открывали, чем скрывали, полупрозрачные белые туники без рукавов до середины бедра, застегивавшиеся на плече, и легкие сандалии. Еще там были странные приспособления, напоминавшие открытый каркас верха бюстье, которые командовавшая нами женщина велела надеть всем, у кого грудь не держала форму.
В этом наряде я ощущала себя крайне некомфортно, все равно, что голой. Зато, окинуть нас взглядом, деал Себр остался доволен и велел отвести нас в просмотровый зал.
Это было большое светлое помещение с невысоким, покрытым ковром, помостом и чем-то вроде крохотной купели. По периметру зала были расставлены кресла и столики с выпивкой и легкими закусками. Нам же полагались высокие, самой простой конструкции табуреты, на которых чувствуешь себя курицей на насесте.
Радовало то, что сесть мы были вольны, как угодно. Я предпочла так, чтобы ни грудь, ни трусики так предательски не просвечивали через легкую ткань: то есть сгорбилась, упершись ступнями в перекладину табурета, прижала колени к животу, а руки скрестила на груди. Низко опустила голову, спрятав лицо за волной влажных волос.
Прозвучала мелодичная трель, и зал наполнился голосами. Я не смотрела на вошедших, мне было не до этого. Просто хотелось взять и умереть, раз уж сбежать не удастся, лишь бы избежать этого позора.
Торговец, купивший нас в распределительном лагере интендантской службы — так официально именовался форт, в который нас доставили из Кевара, — заливался соловьем, в красках расписывая прелести кеварийских девушек, особо подчеркивая наличие в нас крови альвов. Ему задавали различные вопросы, в основном интересовались местностью, где нас захватили, происхождением, здоровьем, почему-то составом семьи.
Потом все пришло в движении: покупатели поднялись со своих мест, осматривая товар, то есть нас, внимательно изучали личные карточки. Сквозь пелену волос я видела, как некоторых девушек выводили на помост, задирали им туники, что-то рассматривали, потом брезгливо споласкивая руки в купели. Расторопные служители окунали туда же мягкие тряпочки и протирали те места на теле рабынь, которых касались потенциальные хозяева. Радовало то, что унизительной процедуре осмотра подвергались не все.
— Так, а тут у нас что? — я вздрогнула, услышав мужской голос над своим ухом. — Посмотрим: из княжества Кевар, семнадцать лет, нетронутая…. Продается, как торха. Личико покажи, торха!
Я не спешила выполнять его просьбу, за меня это сделал расторопный слуга торговца.
Передо мной стоял высокий, выше моего отца на целую голову, крепкого телосложения араргец с собранными в высокий хвост черно-палевыми волосами (где-то до половины длины они были черными, а дальше начиналась рыжина). Одежда выдавала в нем дворянское происхождение. Ткань камзола отливала синевой полночного неба. Я невольно залюбовалась, пытаясь понять, из чего же он сшит.
— Симпатичная, — цокнул языком араргец. — Цвет кожи хороший. Грудь какого размера?
— Покажи норну грудь! — скомандовал прислужник Себра.
Разумеется, ничего показывать я не собиралась, более того, впервые решилась на бунт: оттолкнула руки слуги, пытавшегося задрать мне тунику. Потом до него дошло, что проще расстегнуть застежку на плече, что он и проделал, но мои руки остановили падение ткани. Чтобы они не думали, я не породистая кобыла, я человек!
— Мне подходит. Я бы дал за нее четыреста цейхов, — норн выдернул ткань из моих рук, но увидеть желаемое все равно не смог: я мужественно прикрывала грудь ладонями. В ту минуту я ненавидела его, ненавидела шикавшего на меня слугу торговца, да и самого Себра, пожалуй, дай мне кто-нибудь в руки нож, я бы попыталась убить кого-нибудь из них.
— С норовом, — скривился араргец и, наклонившись, бессовестно потянулся к моим трусикам. Этого я стерпеть не могла и ударила его коленом. На мое счастье промахнулась. И, как ни парадоксально это звучит, на удачу ударила.
— Ах ты, сучка! — норн выхватил плеть и хотел меня ударить, но ему помешал служитель: он не мог допустить порчи товара.
— Не беспокойтесь, господин норн, мы ее накажем, строго накажем, — подобострастно проговорил он, поднял с пола мою одежду и швырнул ее мне в лицо.
— В хыры ее, кеварскую дрянь, чтобы знала, на кого замахнулась! — продолжал бушевать араргец.
Пока норн (так в Арарге именовали представителей привилегированной дворянской элиты, людей 'высших кровей') и служащий Себра выясняли, как и что со мной надлежит сделать, и, кажется, сошлись на том, что меня в качестве хыры продадут оскорбленному дворянину за двадцать цейхов, я успела одеться. Если меня и поволокут куда-то, то хоть не голую.
— Только для Вас, господин норн, всего за двадцать цейхов, — слуга поклонился. — Сейчас я схожу за господином деалом и оформим сделку.
— Сама виновата, дура! — буркнул он мне.
Да я и сама понимала, что жизнь у меня будет не сахар. Точнее, ее не будет вовсе. Этот красавчик с палевым хвостом убьет меня сразу за порогом. Нет, сначала отдаст поразвлечься всем желающим, потом изобьет до смерти.
— Что ты там себе присмотрел, Шоанез? — к нам подошел еще один мужчина. Тоже высокий, не женоподобный, но, в то же время, изящный, ни за что не спутаешь с солдатом. Блондин с черными кончиками волос и янтарными глазами. — Новую торху? Зачем тебе еще одна, троих мало? Правда, ты всегда славился бурным темпераментом, торхи у тебя долго не живут, — он рассмеялся и с интересом глянул на меня.
— Да какую торху, эта дрянь у меня на конюшне навоз выгребать будет!
— А что так? — теперь янтарноглазый норн пристально смотрел мне в лицо, но не с угрозой, а с любопытством. — Что ты ему сделала, зеленоглазка?
— Я спасала свою честь, — гордо ответила я. Раз уж дни мои все равно сочтены, чего уж бояться?
— Ну да, не отвел ее на помост, решил здесь все посмотреть, чтобы без подвоха. А она мне коленом….Вообще-то, честно говоря, я тебе ее в подарок хотел купить, ты же любишь таких.
— Люблю. Она красивая, особенно глаза. И насколько вышел щедрым подарочек?
— Хотел четыреста дать, но стерва столько не стоит. Я еще одну шатенку заприметил, пойдем, посмотрим. А за этой я слугу пришлю, он же деньги отдаст. Ошейник пока на нее нацепите, — бросил Шоанез помощнику торговца, увлекая друга прочь от меня.
Но норн не торопился уходить и удержал ретивого араргца, уже скручивавшего мне руки веревкой. Подойдя ко мне вплотную, он прикоснулся кончиками пальцев к моей щеке, приподнял подбородок, заставляя смотреть себе в глаза. А глаза у него умные, спокойные и теплые, словно загипнотизированная, я не могла отвести от них взгляда. У всех норнов красивые глаза, даже у Шоанеза, который невзлюбил меня после этого злополучного инцидента. Другое дело, что вся красота пропадает, когда они наполняются гневом.
— Какая же она хыра, Шоанез, неужели тебе не жалко такую красавицу?
Я и не заметила, как его рука прошлась по изгибам моего тела, ни разу не проникнув под ткань и не задержавшись на каком-либо месте.
— Мне не нужна стерва в доме. Пошли, Сашер, посмотрим тебе подарочек.
— Сколько? — проигнорировав его слова и недовольную мину, поинтересовался у слуги Себра норн.
— Как за торху? — тот сразу просветлел, заулыбался, толкнул меня в бок: мол, тоже улыбнись, дура. Обрадовался, что придется продавать товар себе в убыток.