– Ты знаешь, мне хочется, чтобы на портрете Циолковский был полон сил. Я не люблю его фотографий, на которых он старый, дряхлый...
Да, в те годы, когда Сергей Павлович Королев пришел в ракетную технику, Циолковскому было уже за семьдесят. Трудная, не всегда сытная жизнь, болезни, смерть детей рано состарили его. Быть может, он и хотел бы как-то участвовать в работах той же ГИРД, но у него уже не было сил.
Сразу после организации РНИИ Клейменов пишет Циолковскому письмо, рассказывает об институте, добавляет: «Мы считаем, что необходима тесная связь с Вами, как с человеком, давшим и разработавшим основы теории реактивного движения. Мы просим Вашего согласия на посещения Вас тремя-четырьмя руководящими работниками нашего института в ближайшее время».
Письмо Клейменова датировано 7 февраля 1934 года. Циолковский получил его 11 февраля и, как всегда, оперативно откликнулся телеграммой: «Приезжайте 14 февраля». Но никто не приехал. Однако Константин Эдуардович ждет гостей, помнит о них. На следующий день он составляет своей рукой программу работы РНИИ из 18 пунктов, документ, во многом наивный, в котором есть и реактивные «сани», и «естественное очищение воздуха камеры растениями». Видно, что очень смутно представляет себе, чем же занимается Реактивный институт.
Клейменов «трех-четырех руководящих работников» не набрал, уговорил Тихонравова поехать с ним, и 17 февраля они приехали, наконец, в Калугу.
Неизвестно, уговаривал ли Клейменов Королева съездить в Калугу к Циолковскому. Тихонравов этого не помнил. Глушко говорил, что сам, без Клейменова, собирался туда съездить, но не собрался. Не собрался и Королев.
Искренен Королев и правы его биографы, когда пишут, что в начале 30-х годов он заинтересовался идеями Циолковского. В них увидел он по сути программу своей жизни.
Но что мог дать Королеву сам Циолковский – тот старик, которому шел уже восьмой десяток, и портрет которого Сергей Павлович не хотел вешать в своем домашнем кабинете? Ведь речь шла о работе практической, а Циолковский ею никогда, даже в молодые годы не занимался и летающие модельки ракет, которые демонстрировали нам создатели биографического фильма «Взлет», изобретены не Циолковским, а сценаристом Осетинским. Кроме того, надо вспомнить, что в конце жизни самого Циолковского больше интересовали вопросы дирижаблестроения, нежели ракетной техники. В чем мог помочь Циолковский Королеву в 30-х годах? Чем мог он помочь РНИИ?
Визит Клейменова и Тихонравова в Калугу носил скорее символический, чем деловой характер. (На фотографиях Циолковского с Клейменовым и Тихонравовым Константин Эдуардович сидит какой-то отрешенный, думает о чем-то своем.) Но все-таки визит этот помог налаживанию контактов. Возобновляется переписка Циолковского с РНИИ. В день годовщины Красной Армии на торжественном собрании в РНИИ Циолковского избирают Почетным членом Ученого совета института. Старику приятно, он благодарит в ответном письме, но мысли его путаются. «Привет тов. Тихомирову...» – пишет он, а Тихомиров – основатель ленинградской ГДЛ – умер еще четыре года назад... Скорее всего он просто спутал Тихомирова с Тихонравовым. И после поездки Клейменова и Тихонравова в Калугу, после их рассказов об РНИИ, Циолковский, очевидно, не очень ясно представляет себе масштабы этой организации: он просто никогда не видел ни одного научно-исследовательского института. Однажды он называет РНИИ «реактивной группой». А может быть, опять путает институт с ГИРД, которая уже год как не существует. В письмах в Москву Константин Эдуардович жалуется: «очень слаб от старости», в другом: «я очень нехорошо хвораю, хотя на ногах и по-прежнему провожу утро в работе, даже без выходных дней... О моей болезни прошу никому не говорить, даже мне». Он действительно продолжает работать, даже посылает статью для сборника трудов института, но слабеет день ото дня. Сломала его смерть любимого внучка Женечки, задушенного скарлатиной. Рыдая у маленького гробика, почувствовал он, что жизнь его летит под откос. Болезнь точила тело и ожесточала душу: близкие раздражали, он сердился, когда дочь Люба приходила в больницу.
8 сентября Циолковскому сделали операцию под местным наркозом, вырезали часть опухоли, устранили непроходимость. Во время операции он спрашивал хирургов:
– Нашли причину-то?
– Нашли, нашли, – успокаивал его профессор Плоткин.
Искать ничего не нужно было, все сразу было видно: cancer vintriculi inoperabilis50.
После операции Константин Эдуардович был весел, шутил, сам своим шуткам смеялся. Он думал, что болезни больше нет, что опухоль вырезали раз и навсегда. Вскоре начался токсикоз. 19 сентября уснул поздно и не проснулся.
Умирающий Циолковский знал о ракетоплане и его конструкторе. Заведующий организационно-массовым отделом ЦГИРД Иван Петрович Фортиков писал Константину Эдуардовичу в 1933 году: «Наши опытные работы по реактивному самолету-ракетоплану „ГИРД-РП-1“ подходят к концу... У нас работает много высококвалифицированных инженеров, но лучшим из лучших является председатель нашего техсовета инженер С.П. Королев... Уже теперь он сделал для нас всех много и много. Он-то и будет пилотировать первый ракетоплан...»
Чертеж общего вида планерлета СК-7 С.П. Королева (окончательный вариант)
26
Рекорды на XI слете достались трем планерам: ЦАГИ-1, РФ-6, двухместному КИМ-2. ЦАГИ-1 построили молодые конструкторы Врягов и Ильин. Коля Врягов внезапно умер накануне слета, все о нем горевали. РФ-6 («Рот-Фронт») сделал Олег Антонов. Он считался уже мастером (было ему 28 лет). КИМ-2 («Коммунистический интернационал молодежи») сконструировал тоже очень молодой конструктор планерного завода Емельянов. За этот планер Алкснис премировал его путевкой на учебу в Военно-воздушную инженерную академию.
СК-9 никаких рекордов не установил, никто его не отмечал. Правда, начальник слета Леонид Григорьевич Минов упомянул потом в журнале, что планер Королева отличается «прекрасным оборудованием пилотской кабины». Наверное, именно это обстоятельство заставило Минова предложить зарубежному гостю – чехословацкому планеристу Людвигу Эльзницу полетать с ним на СК-9 над Коктебелем. В газете «На страже» чех очень хвалил СК-9: «Я рад тому, что первым получил приглашение совершить полет на одном из лучших планеров... У меня от этого полета осталось замечательное впечатление»51.
Впрочем, Королев быстро забыл о слете. Понравился его СК-9 кому-то или не понравился – сейчас это его мало заботило. Теперь надо превращать планер в ракетоплан.
После того как он добился признания своего детища на техсовете РНИИ, Королев начинает осуществлять проект РП-218. В помощники себе он взял Щетинкова, точнее – Щетинков был соавтором проекта, но как бы младшим соавтором, впрочем, подобная субординация нисколько Евгения Сергеевича не волновала. Он вообще совершенно искренне не понимал, как можно волноваться из-за назначений, званий, орденов. Волноваться можно из-за работы – это другое дело. И РП-218 волновал его по-настоящему.
Получалась очень интересная машина. Поскольку планер был двухместным, ракетоплан мог быть в двух вариантах: с одним летчиком и с двумя. Если поставить на него связку из трех азотно-керосиновых двигателей Глушко, его стартовый вес превысит полторы тонны и все-таки скорость можно получить фантастическую: 850 километров в час! Получалось, что при старте с земли ракетоплан мог залететь на высоту 9 километров, а если поместить на месте второго пилота баки, потолок вырастет до 20 километров – никто никогда на такой высоте на самолетах не летал.
– А почему, собственно, надо стартовать с земли? – задумчиво спросил однажды вечером Щетинков у Королева.
Истина еще не была изречена, но Королев все сразу понял, вцепился в логарифмическую линейку, словно ее у него отбирали, даже покраснел от волнения.
– ТБ-3, ТБ-3, – зашептал он, глядя сквозь Щетинкова.
– Да, лучше всего, пожалуй, ТБ-3, – согласился Евгений Сергеевич. ТБ-3 – тяжелый бомбардировщик Туполева, известный «в миру» как АНТ-6, был испытан Михаилом Громовым еще в самом конце 1930 года и признан одним из лучших самолетов мира.
– Что ему наш ракетоплан, когда он поднимает более семи тонн! – ликовал Королев. – Тут все может быть рекордным!
Новые расчеты показывали, что если прицепить ракетоплан к бомбардировщику Туполева, поднять на высоту километров в восемь и стартовать оттуда, то потолок маленького ракетного самолета возрастет до 25 километров, а в одноместном варианте – до 37!