Мажордом постучал в дверь, уведомил Чиена, что Джунгир-хан устраивает пир в его честь. Праздник начнется с восходом луны. Будет хорошо, если посол захватит с собой командира своей стражи. Чиен поклонился и ответил согласием.
Какое новое унижение уготовили ему эти дикари?
Большой зал был набит воинами — они сидели вокруг длинных столов, составленных в громадный прямоугольник. Джунгир-хан в облегающем камзоле из черной кожи, вышитом золотой нитью, восседал на южном конце, перед тронным помостом. По правую его руку поместился Чиен, а справа от посла — Зукай, который был встревожен и ел мало. Слева от Джунгира сидел сморщенный старик, которого хан представил как Шотцу, придворного шамана. Чиен склонил голову, сказав:
— Мы наслышаны об искусстве надирских шаманов.
— Как и мы о придворных чиадзийских магах, — ответил Шотца. — Правда ли, что они могут делать маленькие золотые машинки, летающие в воздухе подобно птицам?
— У Божественного три таких, — сказал Чиен. Шотца кивнул, но, видимо, не совсем поверил.
На пиру поглощались горы мяса, которого в Чиадзе и дворцовые собаки не стали бы есть — большей частью оно давно уже протухло, и гости обильно сдабривали еду пряностями. Чиен ел умеренно, а пил еще меньше. Напиток, который подавали за столом, изготавливался, как ему сказали, из кислого козьего молока.
— Очень умно, — сказал он вслух, а про себя подумал: «Вам только такое пойло и лакать».
Между бесконечными переменами блюд гостей развлекали жонглеры и акробаты. Особым искусством они не отличались, но Чиен учтиво хлопал в ладоши.
— Мы много слышали, — внезапно молвил хан, — о воинском мастерстве жителей Чиадзе. Не покажет ли нам начальник твоей стражи образчик такого мастерства?
— Что именно вы желали бы видеть? — спросил Чиен.
— Борьбу на мечах.
— Со всем моим почтением к великому хану, это невозможно. В клинке обитает душа его владельца, и оружие обнажается лишь в том случае, если нужно пролить кровь, — боюсь, оно не годится для показательного боя.
— Так пусть сразятся насмерть, — сказал хан.
— Я не совсем понимаю вас, мой повелитель. Быть может, вы шутите?
— В таких делах я никогда не шучу, посол. Я прошу, чтобы твой человек показал мне, как дерутся в Чиадзе, и не потерплю отказа.
— Надеюсь, что великий хан не воспринял моих слов в качестве отказа. Я хотел лишь сказать — не послужит ли смерть на пиру дурным предзнаменованием?
— Смотря кто умрет, — холодно ответил хан.
— Хорошо, государь. — И Чиен сказал Зукаю: — Великий хан желает видеть боевое искусство чиадзийского воина. Окажи ему эту услугу.
— Как прикажете. — Зукай встал и перескочил через стол. Воин был невысок и не особенно широк в плечах. Темноглазый, с широким плоским лицом, он был чисто выбрит, но его тонкие усы свисали до самого подбородка. Он обнажил свой длинный кривой двуручный меч и провел пальцами по груди. Чиен прочел этот безмолвный сигнал и с трудом сдержал свою гордость. «Вы приказываете мне умереть?» — спрашивал Зукай. Чиен поднял руку и коснулся своих покрытых лаком волос. Зукай понял его и поклонился.
Джунгир-хан сделал знак воину в дальнем конце зала.
— Покажи нашему гостю, как дерутся надиры, — приказал хан, и воин прыгнул в пространство между столами.
— Прошу прощения, государь, — с бесстрастным лицом молвил Чиен.
— Что такое?
— Нельзя выставлять против Зукая одного-единственного противника. Это смертельно оскорбило бы его.
Хан потемнел и поднял руку. Воцарилось молчание.
— Наш гость, посол из страны Чиадзе, сказал, что один надирский воин его борцу не соперник. — В зале поднялся гневный ропот, но хан махнул рукой, и тишина настала снова. — Как по-вашему, правда ли это?
— Нет! — взревели пирующие.
— Он говорит также, что его боец будет оскорблен, увидев перед собой лишь одного противника. Пристало ли нам оскорблять столь славного воина? — Ответа не было: надиры ждали, что скажет их хан. — Нет, гостей обижать негоже, — сказал Джунгир. — Выйди ты, Улай, и ты, Иетзан. — Двое надиров присоединились к первому, и хан приказал: — Начинайте.
Надиры образовали круг около неподвижного Зукая. Тот держал свой меч на плече. Первый надир внезапно ринулся вперед, остальные последовали за ним. Зукай повернулся на каблуках, взмахнул мечом сверху вниз и рассек первому ключицу и грудь. Потом обернулся назад, отразил удар другого надира, снес ему голову, припал на колено и вонзил меч в живот третьему.
Зукай убрал меч в ножны на спине, подбоченился и застыл на месте. У его ног лежали три тела, пятная кровью мозаичный пол.
— Славный воин, — нарушил тишину голос Джунгир-хана.
— Не из самых славных, — скрывая радость, ответил Чиен. — Последний его выпад показался мне не изящным. Четвертый противник мог бы убить его в этот миг.
Хан, не ответив ему, махнул рукой. Слуги раздвинули столы, чтобы вынести мертвых, и засыпали кровь опилками.
Пир продолжался еще час, но Джунгир не разговаривал больше с послом из страны Чиадзе.
Ближе к полуночи гости начали расходиться. Чиен встал и поклонился Джунгиру:
— С вашего позволения, мой повелитель... Хан кивнул:
— Доброго тебе пути.
— Уверен, что ваше пожелание непременно сделает его добрым. Благодарю за угощение. Да ниспошлют вам боги свое благословение.
И Чиен-Цу с Зукаем покинули зал. Придя к себе, Чиен сказал Зукаю:
— Извини меня за слова, принижающее твое достоинство. Мне не хотелось поддакивать хану.
Зукай трижды низко поклонился.
— Не нужно извинений, мой господин. Моя жизнь заключается в том, чтобы служить вам.
В комнатах Чиен увидел, что Оши снял с кровати надирскую холстину, постелив тонкие шелковые простыни и положив перину из гусиного пуха. Сам слуга спал в ногах постели.
Чиен разделся, аккуратно сложил одежду на стул у окна и улегся, жалея, что не смог насладиться горячей ароматной ванной. Оши проснулся и спросил:
— Не нужно ли чего-нибудь господину?
— Нет, спасибо.
Оши снова прикорнул на полу, а Чиен стал смотреть на яркие звезды за окном. Май-Син, по всей вероятности, нет в живых. Он не чувствовал ее тепла. Никто в этом мире больше не услышит ее смеха, и не прозвучит в ночи ее сладостное пение. Но чтобы убедиться в этом, он должен хотя бы немного проехать на юг. Если она мертва, на их отряд непременно нападут, чтобы перебить их всех. Джунгир-хан не захочет, чтобы император узнал о смерти своей дочери. Гибель Чиена припишут грабителям, и хан еще не меньше года будет получать дорогие подарки.
Нужно как-то помешать ему. Этого требует честь.
Несколько часов Чиен лежал без сна, наконец его губы тронула улыбка.
И он уснул.
Несмотря на близость самого короткого дня в году, в воздухе веяло весной, пока путешественники спускались по отлогим холмам к селению Киалла. Юношу охватили смешанные чувства, когда он увидел внизу новые срубы и частокол. Он дома — и в то же время не дома. Здесь остались его детские мечты, и призраки юности по-прежнему играют в лесу. Он знает здесь все тропинки, все потайные места, все поваленные деревья и укромные пещеры. Но деревня уже не та. Пожарищ нет и следа, двенадцать новых домов выросли по краям. Танаи-пекаря убили при набеге, а его дом и пекарню сожгли — теперь на том месте стоит новая пекарня.
Киаллу казалось, что кто-то ворвался в его память с ножом, безжалостно искромсав дорогие ему образы.
Чареос вывел свой маленький отряд через недостроенный частокол на деревенскую площадь. Люди при виде всадников бросили работу. Высокий толстый мужчина в зеленом шерстяном камзоле и с брюхом, нависающим над широким ремнем, вышел им навстречу и стал, скрестив на груди могучие руки.
— Чего надо? — важно пробасил он. Чареос спешился и подошел поближе.
— Мы ищем пристанища на ночь.
— Чужих мы на ночлег не пускаем.
Киалл, не выдержав, перекинул ногу через седло и спрыгнул с коня.
— Я тут не чужой! А вот ты кто такой, во имя Бара? Я тебя не знаю.
— Я тебя тоже. Говорите, зачем явились, или пеняйте на себя.
— О чем это он толкует? — фыркнул Бельцер.
— О лучниках, спрятанных в проулках вокруг нас, — пояснил Финн.
— А-а.
Чареос оглянулся и увидел этих лучников. Им было явно не по себе, и пальцы на туго натянутых тетивах дрожали. Стоит вылететь хотя бы одной стреле — и площадь превратится в побоище.
— Мы не надрены, — примирительно сказал он. — Я был здесь в ночь набега и помогал тушить пожар. А этот юноша — Киалл, он местный.
— Я его не знаю, да и знать не хочу, — заявил здоровяк.
— Мое имя Чареос. Простая вежливость требует, чтобы вы назвали мне свое.
— С такими, как вы, я вежливости не соблюдаю. Проваливайте отсюда!
Чареос развел руками и внезапно левой сгреб толстяка за камзол, а правой приставил нож к его горлу.