Наследие Ротстайна, особенно два последних романа о Джимми Голде, заслуживало того, чтобы стать достоянием общественности. Эти романы изменили бы репутацию Ротстайна, Пит в этом не сомневался, но с другой стороны, Ротстайн не слишком в этом нуждался, а кроме того, это было не самое важное. Важное заключалось в другом: людям понравились бы эти романы. Они бы их полюбили, как сам Пит.
Только записные книжки, заполненные плотным почерком Ротстайна, – это вам не безликие двадцатки и полсотенные. Пита могли поймать, посадить в тюрьму. Он не знал, в чем его обвинят – точно не в приобретении краденого, потому что он не приобретал сундук, а просто нашел его, – но не сомневался: попытка продать чужое наверняка карается. Логичным представлялся другой вариант: подарить записные книжки университету, который окончил Ротстайн; только дарить пришлось бы анонимно, иначе родители выяснили бы, что сын поддерживал семью деньгами, украденными у убитого человека. А кроме того, анонимный подарок никак не вознаграждается.
Маргарет Бреннан, первая жена Ротстайна, проживавшая в Париже, дала интервью вскоре после убийства. «В этом маленьком провинциальном городишке, где он жил, все говорили только о нем, – заявила она. – А о чем еще они могли говорить? О коровах? Новом разбрасывателе навоза? Для провинциалов Джон был большой шишкой. Они заблуждались, думая, что писатели зарабатывают не меньше корпоративных банкиров, и верили, что на своей Богом забытой ферме он хранит сотни тысяч долларов. Кто-то из приезжих услышал эту болтовню. Немногословные янки, прости Господи! Местные виноваты в его смерти ничуть не меньше бандитов!»
На вопрос, не мог ли Ротстайн держать в сейфе не только деньги, но и рукописи, Пегги, по словам интервьюера, разразилась «прокуренным смехом».
«Это всего лишь слухи, дорогуша. Джонни отгородился от мира по одной-единственной причине. Выгорел дотла, но из гордости не желал этого признавать».
Много ты знаешь, подумал Пит. Он, наверное, и развелся с тобой потому, что ему надоел этот «прокуренный смех».
В газетных и журнальных статьях, которые прочитал Пит, хватало домыслов и гипотез, но ему самому нравилась одна, названная мистером Рикером «принципом бритвы Оккама». Согласно этому принципу, правильным обычно оказывался самый простой и очевидный ответ. Трое мужчин ворвались в дом Ротстайна, один убил своих подельников, чтобы заполучить всю добычу. Пит понятия не имел, по какой причине этот парень потом приехал сюда и почему зарыл сундук, но не сомневался: выживший налетчик уже никогда не вернется за добычей.
В математике Пит был не силен – потому ему и требовались дополнительные летние занятия, – но не требовалось быть Эйнштейном, чтобы сложить два и два и прийти к определенным выводам. Если выжившему налетчику в 1978-м было лет тридцать пять, а именно этот возраст представлялся Питу наиболее логичным, то ему исполнилось шестьдесят семь в 2010-м, когда Пит нашел дорожный сундук, а теперь уже перевалило за семьдесят. Семьдесят лет представлялись Питу глубокой древностью. Если бы налетчик и явился за добычей, то, вероятно, на ходунках.
Пит улыбался, сворачивая на Сикомор-стрит.
Он думал, что выживший налетчик так и не пришел за сундуком по одной из трех равновероятных причин.