– Вам показалось, – отрезал раздраженно Егоров.
Теперь, когда до залпа оставались считаные минуты, он почувствовал, что руки начинают мелко дрожать и желудок сводит судорога. Сейчас может произойти то, к чему он готовился всю свою жизнь. И чего боялся.
Он знал, что рано или поздно должен будет сделать это, и даже смог себя убедить, что ничего такого особо страшного и преступного в этом нет. И понимал, что все равно рано или поздно кто-то отдаст приказ… Немыслимо иметь такую возможность и не воспользоваться ею… Во всем мире к этому относились как к неприятной, но вполне разумной возможности добиться победы.
Это папа римский в Средние века запрещал арбалеты как дьявольские механизмы. А в наше время…
Егоров попытался сплюнуть, но слюна была вязкой, повисла на губе, и Егоров торопливо стер ее носовым платком.
И все-таки ему было страшно.
Такого холодящего ужаса он не испытывал, наверное, никогда, даже на полигоне при испытаниях, когда вместе с бойцами шел по пораженной местности в прорезиненном плаще и понимал, что в любую секунду может…
Егоров полез в карман за папиросой, но вспомнил, что последние отдал бойцам, вместе с которыми проверял снаряды.
Если бы он просто получил приказ сверху и просто выполнил бы его, не задумываясь и не сомневаясь! Рутина, привычная армейская рутина подчинения и выполнения легко снимала всякие душевные переживания. Но вот так, понимая, что приказа нет, что весь этот план родился в безумном мозгу (а Егоров уже не сомневался, что Сличенко безумен), что нельзя даже представить, чем обернется для сотен тысяч людей все то, что задумал командир секретной батареи, – все это наполняло сознание военинженера отчаянием и страхом. И страх этот ледяным крошевом заполнял мозг и душу Егорова.
Сличенко вернулся к лесу, приказал подчиненным построиться.
– Каждый из вас сделал больше, чем можно требовать от человека, – сказал Сличенко тихо, но звук голоса прозвучал четко, отразился от стены деревьев и полетел над болотом, рождая эхо.
…Человека… человека…
– Как и обещал, больше я не приказываю. И я даже не прошу вас всех остаться со мной. Мне нужно десять человек добровольцев для того, чтобы перезаряжать установки. Если никто не захочет остаться – я пойму. Мы сможем заряжать снаряды и вдвоем с военинженером…
Егоров вскинул голову, но ничего не сказал. Он не ожидал, что его капитан оставит при себе, но и удивился не слишком. Оставаться так оставаться.
– Просто у нас все это будет получаться медленно… – сказал Сличенко. – Но я все равно пойму… Командиров я не зову, – добавил капитан, увидев, что лейтенант Симагин шагнул из строя. – Командиры будут должны вывести батарейцев через фронт к нашим.
Капитан медленно прошел вдоль строя.
Он не смотрел в лица бойцов, взгляд его был опущен к земле, словно самое главное и важное было там. Капитан четко ставил ноги, но не маршировал. Было похоже, что он просто пытается твердо стоять на ногах.
Из строя вышли двое, Егоров узнал тех, с кем просматривал снаряды. Это доверенные люди Сличенко, и, наверное, он специально приказал им выйти, чтобы подтолкнуть остальных. Еще одна хитрость командира батареи.
Сумасшедшие бывают очень хитрыми и предусмотрительными, вспомнил Егоров рассказ одного знакомого врача.
Черт… Он, разумный человек, готовится выполнить приказ безумца и даже не пытается его остановить! Ведь можно сейчас шагнуть вперед, выкрикнуть, что капитан нарушает приказ, что он совершает преступление, что он уже совершил преступление, убив комиссара батареи…
И что, кто-то поверит Егорову? А поверив, выступят против своего командира? И что такого в том, что собирается сделать Сличенко? Каждому из тех, что стояли в строю, годами рассказывали о неизбежности этого, учили, как выжить… И ведь всю ответственность капитан берет на себя. Только на себя…
Еще – в глубине души Егоров был согласен со Сличенко. Не мог не быть согласен. Если бы он не хотел применить в бою все это, то ушел бы из армии уже давно. Или пустил бы себе пулю в лоб от ужаса перед тем, что может произойти.
А так…
Так Егоров не виноват. Так Егоров почти совсем не виноват, он только поверил Сличенко, признал его правоту… И делает только то, чему учился, к чему готовился годами. И это значило, что нужно просто дойти до конца. Выполнить то, что начал.
Еще несколько бойцов шагнули вперед.
– Все, достаточно. – Сличенко посмотрел на тех, кто вышел из строя. – Мне нужно всего десять человек… А вызвалось четырнадцать. Извините, ребята, но лишних мне не нужно…
– Ты, ты… – Сличенко быстро указывал пальцем на стоящих перед строем, начав с тех двоих, что вышли первыми. – Ты и ты!
«Он все это подготовил заранее, – понял Егоров. – И эти двое знали, что им не придется оставаться здесь, на этом болоте. Сличенко сторговался с ними, вот и все».
– Спасибо, ребята, – с чувством произнес капитан. – Через десять минут вы должны уйти. Я горд, что служил вместе с вами.
Сличенко шагнул назад, от строя, так, чтобы его увидели все, и взял под козырек.
Егорову показалось, что по щеке стоявшего в строю рядом с ним немолодого водителя прокатилась слеза.
– Симагин, ко мне, – тихим голосом приказал капитан.
…Мне… мне… мне…
Сличенко отдал подошедшему лейтенанту бумагу с приказом.
«Индульгенцию, – подумал Егоров. – Теперь лейтенант просто выполняет приказ командира, а не бежит с поля боя».
– Командуйте, лейтенант. – Сличенко пожал Симагину руку, тот попытался что-то сказать, но капитан резко отвернулся и пошел быстрым шагом по гати, не обращая внимания на брызги грязи, разлетающиеся при каждом его шаге.