– Я? Есть! – вытянулся Багренцов.
– Не надо, Ваня, – поморщился капитан. – Не в строю. Отвезешь им боеприпасы, как просит Попова, а ей – обмундирование и батареи для рации. В платье среди мужчин неудобно, в форме и уважения больше. Обратным рейсом доставишь раненого – все равно пустым лететь. Захвати петлицы для Волкова и Паляницы. А вот вручать их или нет – решишь на месте.
– Понял, Арсений Евгеньевич!
– Все! Теперь – отдыхать! Ночь не спал. Полетишь вечером, днем вас непременно собьют: фашисты в небе хозяева, за каждым нашим самолетом гоняются.
Лейтенант отдал честь, повернулся и вышел. Василевский подошел к окну и некоторое время смотрел на суету во дворе. «Партизанский отряд с танком, – хмыкнул мысленно. – Такое даже помыслить трудно. Вот и используем! Надолго группы не хватит, разобьют ее быстро, но сейчас главное – заставить немцев притормозить и назад оглянуться. Каждый убитый враг – шаг к победе. Паника в немецком тылу – десять шагов. Даже двадцать…»
Василевский не знал, что совсем скоро он сам возглавит диверсионный отряд. Их забросят в немецкий тыл, где они будут сражаться, пока, обескровленные, загнанные в глухие леса, не разделятся, чтобы выбраться поодиночке. Раненый капитан, не желая связывать подчиненных, останется. Его выдадут, и он погибнет в неравном бою. Об этом станет известно только после войны. Лейтенант Багренцов сгинет еще раньше. Бумага о представлении танкистов к командирским званиям затеряется в штабах…
Василевский об этом не знал и потому искренне радовался.
* * *Климович выскочил из дверей как ошпаренный. Отбежав в глубь двора, остановился и стал поправлять обмундирование.
– Ну? – спросила Люба.
– Велел… убираться! – опустил глаза мехвод.
По лицу мехвода было видно, что «убирайся» – совсем не то слово, которым его выпроводили.
– Что он делает? – не отстала Люба.
– Гармошку нашел, – вздохнул Климович. – Играть будет.
– Он гармонист?
– Не знаю, – пожал плечами мехвод. – Сказал, что попробует. Вдруг пальцы вспомнят.
– Где Паляница?
– С хозяйкой ушел. По грибы.
– Какие в июле грибы? – возмутилась девушка.
Мехвод ухмыльнулся. Люба поморщилась. На этот хутор они наткнулись случайно. На немецкой карте здесь был лес, и нечаянной находке Волков обрадовался. Хутор представлял собой деревянный дом с сараями, с трех сторон обступившими обширный двор. Во дворе свободно поместился танк с тракторной тележкой, оставив место для выгула кур. Они мгновенно оценили новые сооружения: прятались под тележкой от дождя и солнца, взбирались на танк, чтоб с высоты оглядеть окрестности, и, естественно, гадили. Коля-мехвод ругался, гонял пернатых, но без успеха: стоило отвернуться, как куры лезли на танк. Применить к ним более радикальные меры воздействия боец не решался.
Гостей на хуторе встретили сердечно. Не сразу. В первые минуты возник конфликт, но наладилось. Хозяйка – молодая, бездетная вдова, за ужином увивалась вокруг младшего лейтенанта, а как стемнело, повела его показывать спальню. Обратно в горницу они не вернулись. Волков с бойцами отправились спать в сарай, Люба пристроилась на лавке. Спала плохо: мешали стоны и охи, доносившиеся из-за стены. Занимая хутор, Волков планировал утром уйти, но радиограмма из Могилева изменила планы. Группа обрадовалась нечаянному отдыху. Бойцы попарились в бане, постирались, сбрили многодневную щетину. Танк и прицеп, чтоб чужое око не приметило, отогнали в лес и замаскировали. Ублаженная лейтенантом хозяйка не пожалела кабанчика. На ласку красноармейцы ответили добром. Оценив обстановку крестьянским глазом, одни взялись косить лужок и заготовить сено, другие пилили и кололи дрова. Бойцы пасли корову, кормили свиней, варили еду и даже пекли хлеб – хозяйке было недосуг. Она ежедневно водила Паляницу показывать окрестности, с каковой целью оба исчезали с рассветом и возвращались к полудню. Бойцы наслаждались нечаянной передышкой, Паляница – вниманием хозяйки, только Волков грустил.
Петлицы с «кубарями», врученные прилетевшим из Могилева командиром, сержант принял ошарашенно, а назавтра запил. Самогонка у хозяйки имелась, а буде кончилась, пополнить запасы не составляло труда: в кладовой в бочке пыхтела брага. Воинская часть, лишенная командирского ока, превращалась в колхоз. Видя это, Люба страдала.
Из распахнутого окошка дома донеслось рычание ладов: невидимый гармонист пробовал инструмент. Нестройные звуки сменились мелодией.
– Итишки-какишки! Не забыл! – донеслось из окна.
Музыка утихла, гармонь рыкнула раз-другой – гармонист подбирал мотив, и мелодия полилась. Печальная и надрывная. Впечатлению способствовал вплетшийся в музыку бас.
Голос дрогнул, певец шумно втянул воздух и затянул второй куплет:
– Это что? – удивилась Люба. – В первый раз слышу!
– Хорошая песня! – пояснил мехвод. – Командир ее часто поет.
ревел отпущенный в раздолье бас, —
– Не советская песня! – нахмурилась Люба. – Упадническая.
– Зато душевная! – возразил Климович.
– подтвердил его мнение певец, и голос его снова дрогнул.
– Что такое «каркас»? – спросила Люба.
– Носилки на ножках, – пояснил мехвод. – Ящики с боеприпасами носить, боекомплект в танк загружать. Товарища погибшего положить тоже можно – для прощания. – Климович вздохнул.
В песне образовалась пауза. В избе послышалось бульканье и стекольный звон.
– Как он может! – возмутилась Люба. – Пьяница! Какой пример для подчиненных!
– Не трожьте командира! – не согласился мехвод. – Мужчина в своем праве… Вы «упадником» его ругаете, а сами совсем не знаете. Я с ним с первого дня! Давно сгорел бы, если б не Василий Кузьмич! Красноармейцы, что к нам пристали, его уважают. Подыхали в своем лесу, а товарищ лейтенант не только вывел, но и немцев бить пристроил! С ним не пропадешь! Будь моя воля, я б ему не лейтенанта, а майора присвоил бы! А то и полковника! И полк бы дал.
– Что он герой, знаю, – буркнула Люба. – Только и героям не все позволено. Мы же в тылу врага. Вдруг немцы? Да и дисциплина…
– Пост выставлен! – сказал Климович. – Хлопцы службу знают.
– А кто встретит врага в случае чего? Бойцы разбрелись, командир пьянствует!
– Нет здесь немцев! – успокоил Климович. – Ни рядом, ни в округе. Пусть человек отдохнет!
рявкнули за окном, –
Бас в доме стих, снова послышалось звяканье стекла и бульканье наливаемой жидкости.
– Бляди! – сказал голос за окном. – Гэбня поганая! Дотянулись, суки!
– Пойду к нему! – сказала Люба.
– Не стоит! – покачал головой мехвод. – Под горячую руку…
– Пойду! – не согласилась Люба и направилась к двери.
За порогом ее решимость несколько увяла. Волков сидел за столом мрачный. Присмотревшись, Люба увидела, что командирских петлиц, пришитых ею, пока командир спал (хотела угодить), на вороте лейтенанта более нету. Вместо них лохматились оборванные нитки, а сами петлицы валялись на полу, как видно, сорванные и зашвырнутые туда в сердцах. Люба остановилась, не зная, как быть.
– Радистка Кэт пожаловала! – послышалось от стола. – Приказ из Москвы? Алекс – Юстасу?
– Я не Кэт! – обиделась Люба.
– Виноват! – хмыкнули за столом. – Товарищ Попова, сержант госбезопасности, что эквивалентно армейскому лейтенанту. Чего тебе надобно от несчастного сержанта, Попова?
– Вы – лейтенант! – возразила Люба.
– Был! – согласился Волков. – Но разжаловали.
– Кто?
– Я… Сам…
– Нет у вас такого права!
– Почему? Оккупированная территория, я тут сам себе и право, и закон. Захотел – и разжаловал!
– Зачем?
– Потому что я танкист! – Сержант хватил себя кулаком в грудь так, что та загудела. – Я к линии фронта пробирался, чтоб немцев бить! Я больше ваших генералов знаю! Мне опыт надо передать, тактике научить… Тысячи жизней спасем! Вместо этого затаился, как крыса, и жду неведомо чего. Пока дождусь, немцы в Москве будут! Гэбня поганая!