– Ком!
Любу отвели в бывшее колхозное правление. В кабинете председателя (с дверей не успели сорвать табличку) она увидела двух офицеров: худого и желчного по виду и второго – маленького, круглого. Приведший Любу солдат поставил на пол отобранный у нее рюкзак, распустил шнур и вытащил рацию. После чего отступил Любе за спину.
– И вправду шпионка! – удивился кругленький офицер, подойдя ближе. – Я думал: старуха врет! Как зовут? – спросил он Любу.
Люба промолчала. Она хорошо знала немецкий, но решила это скрыть.
– Позовем переводчика? – предложил кругленький желчному офицеру.
– Не трать время! – буркнул тот. – О чем с ней разговаривать?
– Вдруг есть и другие большевики?
– Старуха сказала, что нет. Были бы, уже забрали бы – и рацию, и радистку.
– А что с этой? Передать СД?
– Зачем? Война через три недели кончится. Распорядись!
– Не жалко? – улыбнулся кругленький. – Такую красавицу!
– Брось свои шутки, Вернер! – поморщился желчный. – Типичная большевичка. Монголка… Сам знаешь: женщины в армии советов – сплошь комиссары.
– Мундира на ней нет.
– Глянь, как стоит! Военная выправка… Не тяни! Помнишь приказ: обеспечить связью штаб группы? Я не хочу, чтоб в деревне, где развернут узел, обретались большевики. Только не делайте этого за углом: незачем мусорить. Пусть отведут подальше…
Любу вывели наружу. Конвойный велел ей стоять и что-то сказал другому солдату. Тот подошел к грузовику и снял прикрепленную к борту лопату. Лопату вручили Любе, конвойный стволом винтовки указал ей дорогу:
– Ком, комиссарен!
Девушка шла, сжимая лопату в руках, конвойный топал следом, отстав на пару шагов. Люба понимала, куда и зачем ее ведут. Ей не было страшно, только горько. Не сумела, не смогла… Товарищи останутся без связи. Надо было ночью уйти! Дура! Правильно в районо сказали…
На выходе из села конвойного окликнули. Часовые. Их было двое, они стояли у мотоцикла и, судя по их виду, скучали.
– Куда идешь, Густав? – крикнул один. – Да еще с девчонкой? Молодая и чистая вроде. Одолжи камрадам на полчасика! Все равно расстреляешь.
– Дураки, – огрызнулся конвойный. Он не был расположен шутить. – Это большевичка. У нее рацию нашли.
– Какое нам дело? Пусть приласкает наших малышей. Они по такому соскучились.
– Бычки глупые, – хмыкнул Густав. – Она их вам оторвет! Или откусит… Фанатичка!
– Ты ее подержишь.
– Может, вам и штаны вам расстегнуть? – буркнул Густав и подтолкнул Любу в спину. – Ком!
Конвойный отвел ее за пригорок. Как догадалась Люба, назло часовым: чтобы не видели.
– Хальт! – скомандовал немец и знаками показал ей, чтоб копала.
Люба поплевала на ладони и принялась за работу. Разметила контуры будущей могилы, аккуратно сняла слой дерна и углубилась в жирную землю. Остро отточенный штык лопаты резал корни, как бритва. Копая, она поглядывала по сторонам. До опушки шагов пятьдесят – добежать не успеет. И десяти шагов не пробежит. По другим сторонам – чистое поле. Выход один… Она искоса глянула на немца. Тот держался настороже, не выпуская винтовку из рук. Люба сделала вид, что увлечена работой. Копала она споро – дело привычное. Вскоре углубилась по щиколотку, затем – по колено. Видя, что приговоренная не делает попытки сбежать, конвойный расслабился и подошел. Порывшись в кармане, достал сигареты, закурил. Сигарету он держал в левой руке, винтовку – в правой. «Бить надо слева, – поняла Люба, – как только опустит руку…» Он должен подойти, заглянуть в яму. Это так естественно: посмотреть, достаточна ли глубина.
Чтоб не насторожить немца, Люба повернулась к конвоиру спиной, не выпуская, однако, из виду его тень. Солнце светило со стороны села, тень немца лежала как раз там, куда Люба бросала землю. Она работала лопатой и терпеливо ждала. Тень оставалась на месте. Неужели не подойдет? Тогда все напрасно.
Тень дрогнула и сдвинулась. За земляным бруствером исчезла голова, затем плечи немца. Пора!
Люба сбросила с лопаты землю и резко повернулась. Очищенный от краски штык описал в воздухе сверкающую дугу. В последнее мгновение немец отпрянул, но запоздал. Остро отточенная кромка лопатного штыка полоснула его по лицу и врезалась в плечо. Немец вскрикнул, выронил винтовку, попробовал отшатнуться, закрывая лицо руками. Но она уже выскочила из ямы. Вторым ударом Люба попала в кадык. Немец захрипел и схватился за горло. Алые струйки крови выскочили меж пальцев, капая на мундир.
Еще удар! Еще! В голову, в спину!
Отшвырнув лопату, Люба что есть сил рванула к лесу. Она летела, не чуя ног. Успеть, успеть, пока немец не очухался и не схватил винтовку. На таком расстоянии даже раненый не промахнется. Только успеть бы! Фашист наверняка уже целится…
Ощущая каждой клеточкой незащищенность своей спины и ежесекундно ожидая выстрела, Люба птицей пролетела до леса и вломилась в кустарник. Вскинув ладони перед лицом, чтоб защитить его от веток, она проломилась сквозь кусты и… угодила в чьи-то руки. Вскрикнув, Люба затрепыхалась, как птица в зубах у кошки, молотя ладонями направо и налево.
Ей что-то шептали, но она царапалась и лупила кулачками до тех пор, пока ее, бьющуюся в истерике, не вскинули в воздух и не прижали к земле.
– Тихо, девочка! Тихо, зайка! Свои же!
Ярость, колотившая Любу, схлынула.
– Кто? – спросила она недоверчиво.
– Свои!
Она замерла и глянула перед собой. Из-под рыжих бровей на нее смотрели василькового цвета глаза. Люба скользнула взглядом дальше, на шею в вороте серостальной гимнастерки и черные петлицы с эмалевыми треугольниками. Тело ее обмякло, из горла вырвался всхлип.
– Ну-ну. Не надо, девочка! Все путем! – сказали сверху и погладили ее по плечу. После чего руки разжались. Люба вскочила, отступила и разглядела незнакомца. Им оказался коренастый, дюжий танкист в кожаном шлеме. Рядом с ним обнаружился еще один: высокий, худощавый, с кубиками в петлице – младший лейтенант.
– Побудь здесь, хорошо? – предложил коренастый сержант.
Люба кивнула. Говорить она не могла.
– Присмотри за ней, Илья!
Лейтенант кивнул. Сержант снял с плеча кургузый автомат («Немецкий!» – определила Люба) и побежал к яме. «Куда? Зачем он это делает?» – удивилась Люба. Тем временем сержант добежал, остановился, глянул – и забросил автомат за спину. Наклонился и стал ворочать что-то тяжелое. Когда, наконец, распрямился, в руках у него была винтовка. Сержант вскинул ее к плечу, Люба сжалась и закрыла глаза. Ударил выстрел. Когда Люба открыла глаза, сержант забрасывал яму землей. Закончив, он повесил винтовку за спину рядом с автоматом и с лопатой в руках двинулся к лесу.
– А ты молодец! – сказал, представ перед Любой. – Прямо в сонную артерию. Кровищи – лужа. Пока дошел, кончился фашист.
– Зачем же стреляли? – удивилась Люба.
– Для маскировки. Немец вел тебя расстреливать, пусть думают, что исполнил. Не сразу хватятся, а как станут искать, найдут забросанную землей яму. Подумают: сделал дело и ушел. Яйко там, масло по дворам шарить. Раскапывать могилу не станут, тем более что лопату я снес. – Рыжий ухмыльнулся. – Хорошая, кстати, лопата. Капонир выкопать или башку немцу снести… – Сержант подмигнул.
Люба ощутила дурноту в желудке и судорожно сглотнула.
– Меня зовут Вася, – представился рыжий. – Его – Ефим. – Он ткнул пальцем в лейтенанта.
«Только что звал Ильей!» – вспомнила Люба, но промолчала.
– А тебя? – Он смотрел на нее.
– Люба… Любовь Петровна!
– Чем не угодила немцам, Петровна?
– Я… – Люба помедлила мгновение. Хранить тайну больше не имело смысла. Она вдруг подумала, что танкисты могут оставить ее и уйти. Куда ей потом? – Я сержант госбезопасности, заброшена с заданием в тыл врага.
Они смотрели недоверчиво.
– Документов нет, – сказала Люба. – Остались у немцев. Но если у вас есть рация, я свяжусь с центром, они подтвердят.
– Взяли на передаче? – полюбопытствовал сержант.
– Квартирная хозяйка предала, – вздохнула Люба.
– Разберемся, – с любопытством в глазах сказал сержант. – Ты, значит, радистка Кэт?
– Какая такая Кэт?! – обиделась Люба. – Любовь Петровна, сказала же!
– Виноват. – Сержант поднял руку. – Сболтнул глупость. Шутка юмора оказалась непонятой, потому как и не могла. Не держи зла, Петровна!
Люба кивнула.
– Идем! По дороге расскажешь…
«Странные они какие-то! – думала Люба, шагая вслед танкистам. – Сержант командует лейтенантом, зовет его разными именами. Кэт какую-то приплел, меня зайкой назвал… Разве похожа? У зайцев уши большие, а у меня – маленькие. К тому же под волосами их не видно…»
Поразмыслив, Люба решила, что «зайка» – это не обидно. И что ей здорово повезло встретить в лесу своих. Если у них есть рация, она свяжется с центром и сообщит о провале. Нельзя, чтоб товарищи искали ее в селе.
«А если рации нет? – подумала Люба. – Такое ведь может быть. Что тогда?»