Вечерами говорили о предстоящей ярмарке, всегда об одном и том же: кто пойдет, что понесет, что купит и когда вернется. Старший внук хозяина ждал похода с нетерпением и страхом: его должны были отдать в учение. Его сестра тоже хотела идти, но ее не брали: обуза в дороге, медленно ходит, много не унесет.
Старший сын хозяина поставил, похоже, условие отцу: гостя и черноволосую на хуторе не оставлять. Поскольку Варан на ярмарку идти отказался, решено было взять с собой старшую невестку; та вроде бы не спорила, но за день до выхода случайно уронила себе на ногу деревянную колоду. Нога распухла, ни о какой ярмарке не могло быть и речи. Решено было, что мужчины возьмут с собой рыженькую — та о походе только и мечтала, ведь по дороге на ярмарку предстояло переночевать в доме ее родителей…
В ночь перед выходом хозяин, его старший сын и Варан уединились на берегу обмелевшего мельничного пруда (в ночь нашествия плотина треснула, и починить ее удалось только недавно).
— Клянись именем того, кого ты ищешь, — сказал старик.
— Я не знаю его имени, — признался Варан.
— Тогда клянись: «Чтобы мне никогда не найти того, кого я ищу, если я прикоснусь к твоей жене», — хозяин указал на сына. — Ему клянись…
— Чтобы мне никогда не найти того, кого я ищу, — медленно повторил Варан, — если я прикоснусь к твоей жене…
И добавил вполголоса:
— Не сходите с ума, добрые люди. Что я вам, зверь?..
Они ушли на рассвете — вереницей. Трое мужчин с тюками на плечах, женщина с заплечным мешком и мальчишка с мешочком поменьше. Мальчишка часто оглядывался — понимал, что в следующий раз вернется домой не скоро. Но отец его оглядывался чаще.
Варан махал рукой вслед уходящим, и старшая невестка хозяина махала тоже — стоя от Варана на почтительном, чтобы не сказать опасливом, расстоянии. И стояли они так до тех пор, пока хозяйка, пообещавшая сыну приглядывать за невесткой в оба глаза, не напомнила, что пора браться за работу.
Работы было — не хватало не только рук, но и глаз. Даже девчонка, оставшаяся без товарища по играм, с утра до ночи была занята — в ее обязанности входило возиться с малышами, и нередко случалось так, что пронзительный писк двух малявок заглушался отчаянным ревом их обессилевшей няньки.
Варан копал глину и обжигал кирпичи. Мельничный пруд, поначалу относившийся к нему настороженно, скоро привык и перестал волноваться: Варан завел правило разговаривать с песком и глиной, а пруду это нравилось. Только один раз берег под ним обрушился, и Варан ухнул в омут вместе с градом камней и пластами глины. Будь он степовиком — может, и утонул бы. Но маленький мельничный пруд, даже умей он воображать невообразимое, никогда не смог бы представить мира, в котором Варан вырос…
Фундамент был уложен заранее. Варану, несмотря на весь его опыт, еще не приходилось самому строить дом от начала и до конца. Тем не менее время шло, до холодов оставалось совсем немного, а Варан успел уже узнать, что такое зима в степи. Когда мужчины вернутся с ярмарки, у них не останется времени; Варан клал кирпич за кирпичом. Стены поднимались. Появлялись оконные проемы; Варан тесал балки, понимая, что уложить их сам не сможет: не хватит сил. Не беда: с помощью хозяина и двух его сыновей они успеют управиться до холодов…
Черноволосая женщина не разговаривала с ним, обходила десятой дорогой, за едой не поднимала глаз. Но Варан заметил, что она следит за его работой: спрятавшись за развалинами сарая, сидит и смотрит. Слушает, как он напевает под нос.
Однажды, случайно обернувшись, он встретился с ней взглядом. Она едва поборола желание бежать: нелепое, детское желание.
Он улыбнулся.
— Ты как будто играешь, — сказала она. — Ты как будто не работаешь, а… веселишься.
— Так и есть, — признался он. — Это ведь так интересно — складывать кирпичи… и смотреть, как поднимаются стены. Я всегда это любил.
— Ты умеешь делать красивые деревянные вещи, — сказала она не спрашивая, а утверждая.
— Да, — легко согласился Варан. — Хочешь, сделаю тебе деревянную брошку? Я уйду. Она останется. На память.
Она молчала. Смотрела немигающе.
— Что? — спросил он.
— Я так хочу, чтобы ты уже ушел, — призналась она. — И… так боюсь, что проснусь утром, а тебя нет…
Варан не знал, что сказать.
— Ты работай, — она отвернулась. — Я ведь не мешаю… если я иногда буду смотреть?
— Нет, конечно, — сказал Варан.
— Тогда я пойду…
И она исчезла. Не ушла, а именно исчезла — только что была здесь, и вот уже пусто.
Варан отложил работу. Обошел вокруг недостроенного дома; более всего опасений вызывала у него печка. То есть у печника он тоже учился, но хотелось ведь сложить очаг не просто добротно — красиво…
От пруда послышался плеск. Через минуту Тюфа свалилась будто с неба, запрыгала, разбрызгивая воду, и сразу сделалось ясно, кто там плескался.
— Смотри, — сказал Варан. — Он с характером. Еще затянет…
Тюфа вильнула хвостом, давая знать, как мало ее пугают строптивые мельничные пруды.
— Пойдем, — сказал Варан. — Пройдемся… Все равно работы сейчас не будет.
Там, где в ночь нашествия опустились мерцающие ожерелья, лежали пятна мертвой земли. Не выжженной — мертвой.
Варан остановился на границе большого, овальной формы пятна.
Трава была и по ту, и по эту стороны границы. Возможно, по ту сторону она была даже ярче. Но и в яркости ее было что-то отвратительное, как в густо нарумяненных щеках мертвеца.
— Пойдешь туда? — спросил Варан Тюфу. Тюфа отступила на шаг, и стало понятно: нет, не пойдет.
— А придется, — сказал Варан. — Там у него вся земля такая. Если он сам к нам не придет — придется идти к нему. Я пойду. А ты?
Тюфа коротко проскулила сквозь зубы.
— Что ж, пойдем обратно, — вздохнул Варан.
Степь едва заметно подрагивала под ногами. Над хутором — живописные развалины рядом с недостроенным новым домом — поднимался дым костра. Тюфа заскулила снова.
— Знаю, каша и тебе надоела, — вздохнул Варан. — Потерпи… Они вернутся — и мы уйдем на другой же день. Это я тебе обещаю.
* * *— …Всюду вода? Как это — всюду?
— Как небо. Можно сказать, что небо — всюду? Вот так и вода… А пить ее нельзя. Она соленая.
Дети спали. Старуха сидела, протянув руки к огню, на лице у нее было тупое блаженство человека, тяжело работавшего целый день и наконец-то получившего минуту покоя. Ее невестка сидела рядом, боясь посмотреть на Варана. Она тоже устала. Глаза, глядящие в огонь, лихорадочно поблескивали.
— …А дерева там нет. Только низенькие, кривые побеги… Из них не построишь дом. Поэтому дома там из камня. А дерево привозят издалека — плотогоны… Вот такая безделушка там стоит кучу денег, — Варан показал наполовину готовую брошь, которую, рассказывая, шлифовал рукавом. — Императорских реалов. С радугой.
— У нас не в ходу реалы, — сказала старуха. — А она, — кивнула на невестку, — вообще не знает, что это.
— Поэтому над вами нет настоящей власти Императора. И вы вообще не знаете, что это.
— Я видела «императорки», — тихо сказала черноволосая, по-прежнему не глядя на Варана. — Мой отец… Я вот все думаю: их война с лесовиками затронет или нет?
— Нет, — Варан покачал головой. — Лесовиков, наверное, уже одолели… война закончилась. Может быть.
Старуха глянула через плечо — на холмы на востоке. Ничего не сказала. Обернулась к невестке:
— Иди-ка спать, красавица. Завтра подниму до света.
Женщина покорно встала, ушла в развалины, в единственную уцелевшую комнату. Ни разу не оглянулась на Варана и ничего ему не сказала.
— Ты ей сказки-то не рассказывай, — вполголоса предупредила старуха. — Придумать тоже: вода, как небо…
— Не буду, — пообещал Варан.
По всем расчетам выходило, что ярмарка закончилась. Значит, через пять дней или через шесть-семь, если поклажа тяжела, хозяин с сыновьями и невесткой должны были возвратиться.
Небо на востоке оставалось светлым днем и темным ночью. Поле понемногу приходило в себя. Хозяйка сгребала солому, то и дело наклоняясь, чтобы ободряюще коснуться рукой земли. Варан с Тюфой ходили проведать неприятный ельник: тот подвинулся еще ближе к дому, но большой беды пока не обещал.
Стены дома поднялись в человеческий рост. Варан дважды перекладывал печку; наконец остался доволен и однажды прохладным вечером развел в ней огонь.
Наверное, вышло неплохо, подумал он, прикрывая печную дверцу (железная заслонка досталась новой печи в наследство от старой). Отличная тяга… И кирпичи, выложенные «лесенкой». Радует глаз…
Он сначала почувствовал чужое присутствие, а потом только увидел женщину, сидящую в полутьме на полу недостроенного жилища.
— Холодно, — сказал Варан. — Не сиди на земле.