— Эй, ты! На стержне! Живой там?
— Был бы мертвый — свалился, — пробормотал Варан, едва шевеля губами.
— А чего глаза закрыты?
— Очки упали…
Причальники захохотали — добродушно, впрочем. С симпатией.
— Чего мимо причалов мажем, винтовой?
— Это ж воздух, он дурной, как баба, — повторил Варан слова, однажды слышанные от отца в подпитии, и причальники обрадовались еще больше:
— Дело говоришь…
— Ха-ха-ха! Воздух, как баба!
— Ну, цепляйся, пацан, не век же вниз головой висеть…
Кинули веревку и помогли выбраться, а потом уже втащили корзину. Варан сидел на причальной доске, по-прежнему не открывая глаз.
— Что? Припекает?
— Рад бы поддонок ночи…
— Нечего ржать. Винт ночью обороты теряет от холода.
— Эй, слепыш! Как на берег пойдем?
— Отстань от него… Лучше за руку возьми да проведи…
— Ишь, какие нежности…
— А то. Парень, можно сказать, чуть Шуу душу не отдал… Я как посмотрел, где он завис, — ну, думаю, плакал винт, плакала наша водичка…
— Смотри! Девка-то…
— А ты что, не допер, кого она высматривает?
— Дождалась…
— Перепугалась…
— А то…
Варана, державшего глаза зажмуренными, вели под руки с двух сторон. Три человека на доске! Ему страшно было даже представить, как шагают причальники — по самому краю, не иначе… Друг перед другом красуются.
— Эй, девка! — крикнул старший. — Праздник тебе пришел, дружок твой не свалился в поддонье, как поначалу собирался… Да ты ревешь, что ли?!
Варан чуть приподнял веки — и тут же опустил. Перед закрытыми глазами поплыли красные пятна.
Потом он почувствовал запах. Пахло Нилой.
А потом его обняли за шею и ткнулись в лицо чем-то гладким и мокрым:
— Ты… Зачем?! Не летай больше на винте, не летай…
И чужие слезы покатились по Варановым щекам.
— Я думала… не знала, что и думать. Почему ты не поднимался? Целую неделю…
— Поговорила бы с отцом…
— Ага! Я твоему отцу боюсь на глаза попадаться. Смотрела на него из пещеры, через щелочку…
Они сидели на каком-то складе, где на полу хрустели остатки сушняка, а в углу стояли бочки со смолой и будоражили резким запахом. Причальники, растрогавшись, позволили Варану не помогать в погрузке.
— …Каждый день. Как вырвусь… такая скука! Сидишь под камнем день-деньской… Они ничего не делают, только болтают. Иногда книжки читают вслух, но и книжки какие-то глупые. Одеваются час и прихорашиваются час, а потом сходятся… Поедят, попьют, поболтают — и снова расходятся по домам… И все учат меня, учат — горни то, горни се, а ты это, какая же ты горни…
— А чего ревешь?
— Прости… Я столько всего… а когда ты перевернулся… видит Император, я бы за тобой — вниз головой, вдогонку.
Варан смотрел на нее и не узнавал. Нила была какая-то новая; видно, ей и правда несладко наверху, иначе откуда эта лихорадочная нежность, да еще страх в глазах — выражение, которого прежде не было никогда… В сезон Нила одна могла на семинога выйти с маленьким ножиком, и зубоскалила бы, и шутила. В сезон Нила никогда бы не призналась в решимости скакнуть за Вараном в бездну — вниз головой…
А может быть, в сезон Нила не боялась его потерять?
— У нас костер был, — сказал Варан.
— Да? — Нила уставилась на него с ужасом и надеждой.
— Чего ты?
— Ничего, — она быстро отвела глаза. — Значит, на Малышке скоро будет…
— Ты правда каждый день сюда ходишь?
Она посмотрела тревожно. Поняла, что сболтнула лишнее.
— А я думал, ты с этим, — сказал Варан мстительно. — Который ожерелье.
Нила поправила воротник платья, и Варан увидел, что ожерелья сегодня нет.
— Что же так? — спросил он с самому непонятной жестокостью. — Поссорились?
Нила просто смотрела на него. Он отвел глаза:
— Ладно… Прости.
— Он сказал, что он твой друг, — вдруг призналась Нила.
— Кто?
— Подорожник…
Варан прищурился:
— Как?!
— Я никогда раньше не говорила с магами, — еле слышно пролепетала Нила. — Я думала… Ну, они живут под землей… Или никогда не спускаются с башен… У них хвосты… И все такое… Мне так плохо здесь было, Варан, а ты не приходил… Я уж думала, может, ты сговорился и с кем-то свадьбу сыграешь… Под костром…
— Дурочка, — нежно сказал Варан. И, наверное, впервые за всю историю их знакомства ощутил, какая она маленькая, глупенькая и уязвимая.
Нила тряхнула головой:
— А откуда мне знать? Я же здесь сижу… Отсюда вниз — никак… Только на крыламе… Или… так. Навсегда.
Нечто в ее глазах не понравилось Варану, даже напугало. Нила второй раз за десять минут говорила о самоубийстве.
— Ты подумала, что я готовлюсь к свадьбе… и потому не поднимаюсь?
— А что я должна была думать?
— Ну, — серьезно сказал Варан, — ты могла бы подумать, что я готовлю яму под новую пружину… Чтобы почаще наверх летать. Каждый день… А иногда — по два раза…
— Я дура, — шепотом сказала Нила. — Я такая…
— Вовсе нет, — сказал Варан с легким сердцем. — Переживем межсезонье, потом сезон… И поженимся. Зачем себя ругать?
Причальник, заглянувший на склад в поисках потерявшегося Варана, застал трогательную, но вполне целомудренную картину: девушка рыдала, по-видимому, от счастья, парень мудро, чтобы не сказать снисходительно, пытался ее утешить:
— Ну, ну… Воды тебе не жалко? Зря вытекает, а я потом носись с бурдюками… Эй, ну перестань, что случилось-то?..
— Везет, — искренне сказал причальник Горюха, человек незлобивый и несчастный в семейной жизни. — Ну, давай, там тебя нагрузили по дружбе, так что чуть корзина не отваливается…
Варан вышел к причалу, прикрыв глаза ладонью, глядя сквозь крохотные щелочки между пальцами. Нила, памятуя опыт путешествия по доскам, осталась на камне.
Уже ступив на причал, Варан вдруг обернулся:
— А Подорожник… чего он от тебя хочет?
— Ничего, — Нила смутилась. — Мы с ним иногда разговариваем… Просто от скуки.
Варану показалось, что она чуть не спросила: «Можно?» В последний момент прикусила язычок.
— Ну, Император в помощь, — строго сказал Варан и зашагал к винту.
Он не видел Нилу, но очень надеялся, что она не смотрит ему вслед виновато и умоляюще.
Однажды вечером, когда света в поселке было — только тусклые пятна окон, Варан подстерег старосту Карпа, идущего из кабака. Прыгнул из темноты, повалил на камень и несколько раз окунул башкой в сточную канаву.
Домой вернулся довольный. Отцу сказал, что задержался у винта, и это было почти правдой — с тех пор как мастера с Малышки установили вторую пружину, работа на винтовой площадке «вертелась» чуть ли не круглосуточно.
Наутро староста учинил дознание, и, разумеется, не ошибся с первым подозреваемым. Варан смотрел ему в глаза легко и весело, разводил руками: пусть меня Шуу отрыгнет, ежели вру. Не понимаю, о чем вы, староста. Как, избили?! И сколько же их было? Шесть? Десять? Ах, один… Печально, но при чем же тут я?!
Он недооценил мстительность старосты. Не в силах ничего доказать, тот тем не менее не собирался спускать обиду.
Отец, которого Карп позвал себе для беседы, не возвращался полдня — это при том, что работа стояла! Варан прилежно накручивал пружину; вернувшись, отец не стал подниматься на винтовую — прислал Тоську с приказом немедленно идти домой.
Варан предположил, что дело не столь безоблачно, как ему поначалу думалось, и оказался прав.
Отец встретил его оплеухой — да такой, что Варан отлетел к стене. Быстро вернул равновесие; не отдавая себе отчета, принял боевую стойку. Когда понял — было поздно: стоял, напружинившись, низко наклонив голову, прижав локти к бокам — словом, вполне готовый драться с родным отцом.
Тоська, ставшая свидетельницей, заверещала. Отец выпроводил ее за дверь, стараясь при этом не поворачиваться к сыну спиной; эта деталь охладила Варана лучше любой взбучки. Он выпрямился. Потер горящее от удара ухо.
— Дурак, — сказал отец с такой тоской, что Варан встревожился не на шутку. — Один сын — и такое… отродье.
Плечи у отца опустились, руки повисли вдоль тела, Варан понял, что бить его больше не будут, но что от этого — не легче.
Отец тяжело уселся на новую деревянную лавку. Рукавом вытер испарину с каменного стола:
— Ты ж знал, какое дерьмо этот Карп. На тебе ж столько всего висит теперь…
— Да чем он докажет, — сказал Варан.
— А не надо ему доказывать! — отец поднял на него воспаленные злые глаза. — Он просто так нас со свету сживет… Зять у него давно метит в винтовые… А, ты не знал. Ты ничего не знаешь, кроме своей горни-полукровки…
Варан сжал зубы. Отец поднялся, прошелся по дому, пытаясь выровнять тонкий слой соли на полу, который ровняй не ровняй, а все равно собьется комьями. Подкинул сырое полено в печь; угли зашипели, наполняя комнату паром.