Так как динамик говорил совершенно точно по-русски, Варвара долго не могла понять, что, собственно, имеется в виду.
Потом самолет поехал.
Варвара моментально забыла обо всем на свете — о чихающем соседе, о мази, о куртке, — потому что это было чудо.
За круглым стеклом иллюминатора стало совсем светло, и Варвара видела аэропорт, и другие самолеты, и огромные машины, которые плыли мимо и были отрезаны от них, потому что оставались на земле, а они собирались лететь.
Самолет чуть подрагивал длинным и крепким телом, готовился к работе, как будто поигрывал мышцами, настраивался, и это было так… эротично, что Варвара раскраснелась, а потом устыдилась. Впрочем, этот самый первый класс был устроен как-то так, что она чувствовала себя в полном одиночестве, и даже сосед со своим чиханием и газетой не мешал ей.
Когда самолет чуть притормозил, а потом вдруг ринулся вперед, разгоняя и разгоняя себя, а потом прыгнул в воздух, и воздух удержал его — тонны стали, приборов, машин, людей! — и земля стала стремительно уходить вниз, как будто отъезжала невидимая камера, Варвара поняла, что плачет — просто так, ни от чего, от того — и тут ей стало совсем стыдно.
Она независимо высморкалась в бумажный платок, хотела спрятать катышек в карман, но пожалела куртку и зажала его в руке. И посмотрела по сторонам.
Газетный сосед опять чихнул и жалобно всхлипнул.
— Будьте здоровы, — бодро пожелала Варвара.
Газета зашуршала, съехала, примялась, и прямо перед ней оказалось выбритое до синевы лицо и глаза, как будто обведенные черным.
Что за черт?
— Вы работаете в кошачьем питомнике? — сварливо спросил сосед.
— Почему? — как зачарованная спросила Варвара.
— Я стал чихать, как только вы сели, — буркнул он и полез обратно в свою газету, — у меня аллергия на шерсть.
Это был он. Тот самый, что совал ей пятьсот рублей и говорил своему водителю «Витя», когда тот называл Варвару бабкой. Впрочем, он и сам решил, что она бабка.
Варвара покраснела до ушей — хотя уши тоже, наверное, покраснели.
Узнал? Не узнал?
Вспомнил? Не вспомнил?
За газетой опять чихнули.
— Черт побери!..
Мигнули огни вдоль прохода — можно было отстегнуть ремни и встать. В проеме показалась красно-бежевая красотка.
Из-за газеты вверх вытянулась смуглая волосатая рука и нажала кнопку на панели. Красно-бежевая приблизилась с торопливым достоинством.
— Воды, — попросил Иван Александрович, — без газа. Прямо сейчас.
— Минуту, пан.
Пан? Почему пан? Какой еще пан?
В голову некстати влез счетовод пан Вотруба — откуда?! И еще пан Данила из «Страшной мести».
Если у «пана» аллергия на Варвару, значит, страшная месть свершилась. Нечего честных людей на дорогах машинами сбивать.
Сосед опять примял свою газету в сторону Варвары и поднялся. Она смотрела во все глаза.
Он был большой — довольно высокий и очень широкий. Плечи, руки, все на редкость… монументальное. Тонкий шерстяной свитер, светлые джинсы, из-под свитера выглядывает воротник черной майки. Варвара любила глянцевые журналы и знала, что этот стиль называется «сельский», и рядом прайсик — что почем. Самый дешевый «сельский» стиль укладывался долларов в пятьсот.
Он шуровал в багажной полке довольно долго, потом вынырнул оттуда, сжимая в руке какое-то лекарство. Он глянул на Варвару, лицо у него перекосилось, он поспешно отвернулся и опять чихнул.
— Кларитин, — сказал он и потряс у нее перед носом блескучей оберткой, — от аллергии.
— Я не работаю в питомнике, — заявила Варвара, — у меня даже кошки дома нет.