Так как преступление было совершено в кустах около земляного вала, полиция посчитала, что, возможно, его совершил педераст. Зная, с каким ужасом общество отбрасывает от себя все, что касается педерастии, можно было бы удивиться, что полиция сразу же пришла к подобному заключению. Впрочем, полиция сначала всегда усматривает в совершении преступлений только два мотива: денежный интерес или любовная драма, когда же один из участников — моряк или был им, она просто решает: сексуальное извращение. И лихорадочно цепляется за эту мысль. Полиция занимает в обществе примерно такое же положение, какое занимает мечта в повседневной человеческой жизни. То, что благовоспитанное общество запрещает самому себе, при случае позволяется полиции. Потому, может быть, она и вызывает у всех смешанное чувство притяжения и отталкивания. В ее обязанности входит осушать мечты, полиция задерживает их в своих фильтрах. Этим и объясняется, почему полицейские так похожи на тех, за кем сами охотятся. Ошибается тот, кто думает, что только для того, чтобы лучше обмануть, сбить со следа и заманить дичь, инспектора так хорошо под нее подлаживаются. Более внимательно взглянув на личную жизнь Марио, мы обнаружим, что он регулярно посещает бордель и дружит с его хозяином. Без сомнения, Норбер для него знаменует ту границу, которая отделяет обычное общество от преступного мира. И к тому же он сам перенимает — если у него их не было всегда — с удивительной легкостью манеры и арго хулиганов, особенно во время опасности. Наконец, его тайная любовь к Дэдэ указывает на то, что он не совсем подходит для полиции, где нужно быть совершенно чистым. (Эти предположения кажутся довольно противоречивыми. Мы увидим, как они реализуются в действительности.) Погруженная в занятия, от которых сами мы отказываемся, полиция оказывается проклята (это относится в большей степени к тайной, чем к обычной полиции) и защищена ими, легавые в своей темно-синей форме представляются нам нежными прозрачными блохами, маленькими слабенькими шутниками, которых можно легко раздавить ногтем, их тело нам тоже кажется голубым, потому что они питаются темно-синим джерси. Проклятие заставляет их яростно погружаться в свою работу. При первом же удобном случае полиция цепляется за идею педерастии, тайну которой она, к счастью, неспособна разгадать. Инспектора смутно чувствовали, что убийство матроса около земляного вала не совсем обычное, на месте убитого должен был быть очищенный от денег и драгоценностей, брошенный на траве педик. И тогда уже можно представить себе логического убийцу с деньгами в карманах. Эта аномалия, без сомнения, немного смущала полицейских, нарушая стройный ход их мыслей, однако не слишком сильно. Марио не было поручено вести именно это дело. Сперва он вообще его почти не заметил и мало им интересовался — опасность, проистекающая из факта освобождения Тони, занимала его гораздо больше. Но если бы он и заинтересовался этим преступлением, то вряд ли в большей степени, чем кто-либо другой, сумел бы усмотреть в основе этой драмы извращение. В действительности Марио, как и все другие герои этой книги (кроме лейтенанта Себлона, который занимает в книге особое место), не являлся педерастом, и для него окружающие делились на тех, кто заставлял себя пердолить и платил за это, — только их он и считал педиками, — и всех остальных. Неожиданно дело перешло к Марио. Ему казалось, что на его шее сжимается петля хорошо организованного коварного заговора, и ему хотелось его разоблачить. Дэдэ вернулся, ничего толком не узнав, тем не менее Марио был уверен, что подвергается опасности: более того, его охватила безумная идея, что, действуя быстро и решительно, он сумеет опередить смерть и что даже если его убьют, смерть не догонит его. Его отвага подкреплялась желанием ослепить собственную гибель. Тем не менее в душе он не терял надежды договориться с врагом, прибегнув к уловке, о которой мы в свое время еще расскажем: Марио просто ждал удобного случая. Тогда он сумеет продемонстрировать свою храбрость. Полицейские стали искать среди известных педиков. В Бресте их было мало. Будучи крупным военным портом, Брест, в сущности, оставался маленьким провинциальным городком. Законченные педерасты — те, кто сами осознавали себя таковыми, — старались там не высовываться. Они, может быть, и были снедаемы постоянным тайным желанием пощупать мужской член, но на вид это были вполне безупречные мирные буржуа. Ни один легавый не мог предположить, что обнаруженное около земляного вала убийство явилось естественной трагической развязкой страстей, которые бушевали на таком внушительном и солидном военном судне. Несомненно, полиция слышала и о мировой известности «Феерии», но репутация патрона всегда кажется непоколебимой: ведь никто не знает о его связях с докерами или с кем-нибудь еще, кто его трахает или кого трахает он сам. Конечно, эта репутация была мифом. Но Марио поймет это лишь позже, когда Норбер, как бы в шутку, расскажет ему о своих отношениях с Кэрелем.
На следующий день после того чудесного вечера поднявшийся на палубу из трюма Кэрель был весь черный. Густая мелкая пыль покрывала его волосы, делая их еще более жесткими, его кудри окаменели, его лицо, обнаженный торс, голубое полотно его брюк и голые ступни были покрыты этой пылью. Он пересек палубу и направился на корму.
«Мне нельзя слишком расслабляться, — думал он на ходу, — хотя единственное, на что они способны — это отправить меня на гильотину. А это не так уж страшно. Они ведь не могут убивать меня каждый день».
Этот маскарад был ему на руку. Кэрель уже представлял себе — и впервые намеревался извлечь из этого выгоду — смятение лейтенанта Себлона, которого выдавали нахмуренные брови и чрезмерная строгость голоса. Поначалу Кэрель заблуждался на его счет. Он был простым матросом и ничего не понимал в манерах своего лейтенанта, который наказывал его из-за пустяков, цепляясь за малейший предлог. Но однажды офицер, проходя мимо машинного отделения запачкал себе руки машинным маслом. Он повернулся к находившемуся поблизости Кэрелю и неожиданно заискивающим голосом спросил:
— У вас есть тряпка?
Кэрель достал из своего кармана чистый, аккуратно сложенный носовой платок и протянул ему. Лейтенант вытер руки и оставил платок себе.
— Я сам выстираю его. Вы потом заберете.
Несколькими днями позже лейтенант нашел повод, чтобы подойти к Кэрелю и одернуть его, как ему казалось, резким окриком:
— Вы разве не знаете, как положено носить берет?
В то же мгновение он схватил красный помпон и сорвал с матроса головной убор. От вида рассыпавшейся на солнце прекрасной шевелюры, офицер почти выдал себя. Внезапно его руки как бы налились свинцом. И уже изменившимся голосом, протягивая удивленному матросу головной убор, он добавил:
— Вам, конечно, нравится походить на хулигана. Вы достойны… (он поколебался, едва не сказав: «коленопреклонения, прикосновения крыльев серафима, аромата лилий…») Вы достойны наказания.
Кэрель взглянул ему в глаза и произнес убийственно невозмутимым голосом:
— Вы закончили с моим носовым платком, лейтенант?
— А! Действительно! Зайдите за ним.
Кэрель последовал за офицером в его каюту. Тот поискал платок, но не нашел его. Кэрель ждал, стоя неподвижно, навытяжку. Тогда лейтенант Себлон взял один из своих чистых вышитых носовых платков из белого батиста и протянул матросу.
— Извините меня, я не могу его найти. Может быть, возьмете этот?
Кэрель равнодушно кивнул головой.
— Я обязательно его найду. Я отдал его в стирку. Я почти уверен, что вы не сумели бы выстирать его сами. Вы этого не умеете.
Кэрель был слегка ошеломлен жестким взглядом офицера, сопровождавшим эту фразу, произнесенную агрессивным, почти обвинительным тоном. Тем не менее он улыбнулся.
— Заблуждаетесь, лейтенант. Я-то все умею делать.
— Никогда бы не поверил. Вы, должно быть, относите ваше белье маленькой шестнадцатилетней сирийке, и она возвращает его вам выглаженным… — тут голос лейтенанта Себлона немного дрогнул. Он понял, что он не должен был произносить того, что собирался произнести, и, помолчав секунды три, добавил: «… выглаженным маленьким утюжком».
— Я не хочу рисковать. Я не знаю в Бейруте ни одной девки. А что касается стирки, то я сам стираю свое белье.
Теперь Кэрель заметил, что офицер немного смягчился, хотя причины этого были ему неясны. Внезапно с удивительным, свойственным только молодым людям, не склонным к постоянному кокетству, умением пользоваться своей внешностью он придал своему голосу немного игривую модуляцию, и его тело расслабившись, покрылось от затылка до икр — в следствии незаметного сгиба выставленной вперед ноги, — множеством изысканных складок и изгибов, заставивших Кэреля физически ощутить наличие у него плечей и ягодиц. Достоинства его фигуры подчеркивались перемещающимися ломаными линиями, в точности как на картине, не раз встававшей в воображении знавшего толк в живописи офицера.