– Здорово ты его достал.
– Да уж, достал.
– Чего натворил-то?
– Да, понимаешь, после Академии мы с пацанами оторваться решили по полной, ну и переборщили. Да еще эти папарацци долбаные все снимают. Ты правда, что ли, ничего не читала? Все газеты про меня в подробностях расписывали. Да я, правда, и не особо от них прятался. Потом они мне надоели и одному мудаку я разбил морду и камеру. Скандал был! На меня в суд подали. Отец все замял, но разозлился и карточку заблокировал. Без денег скучно, да и не нагулялся я еще. Ну, я у отца денег спер с его счета, много бабок конфисковал, мне столько и не надо было, это я назло ему, чтобы не очень-то залупался. Надо было обналичить сразу, но я все время под кайфом был и просто забабахал их все опять на карту свою. Дома-то я не жил последнее время: то по друзьям, то в гостинице. И вот звонит как-то один верный человечек из отцовского окружения и говорит: «Беги на край света, срочно! Отец обнаружил пропажу и помешался, схватил револьвер и расстрелял все твои фотографии. Беги прямо сейчас. Скоро объявят облаву. Мобильник брось, дело нешуточное заварилось. Месяца через два свяжешься со мной. Все». Спасибо, на кармане какие-то деньги были. Я на разных машинах в Ежовск, ну не напрямик, конечно, маршрут зигзагами, и машины, какие пострашней, выбирал. Сроду в таких колымагах не ездил, а сюда вообще на грузовике въехал. Еле твою улицу нашел, ты ж не говорила, что в деревне живешь. Спрячь меня, Свет!
Я видела, что он сидит совсем измученный и явно нездоровый. Глаза блестели простудой. И мне ничего не оставалось, как уложить его на диван, укрыв двумя одеялами и еще раз напоив чаем с малиновым вареньем. Напоследок он сказал с жалобным удивлением:
– У меня совсем нет денег, вот просто совсем.
И уснул.
Спал он отвратительно – стонал, кричал, вскакивал. Я измерила температуру – 39. Утром вызвала на подмогу Манечку. У нее были каникулы в педагогическом училище, а тетю ее еще осенью схоронили. Она жила одна. Родители приезжали нечасто. Они были абсолютно уверены в дочке, которая только радовала их своими успехами в учебе.
Увидев Ильдара, Манечка выдохнула в счастливом восторге:
– Калганов!
– Да, это Ильдар Калганов. Он болен, и у него большие неприятности. Он пробудет здесь какое-то время. Но об этом никто не должен знать, понимаешь, абсолютно никто. Никто даже не должен заподозрить, что в моем доме кто-то живет. На улице ему появляться нельзя категорически; без нашей помощи, как ты понимаешь, ему не обойтись. Но я сейчас очень занята в театре, у нас там начинаются невеселые времена. Так что у меня надежда только на тебя, – строго сказала я.
– Да-да, конечно, все сделаю, – горячо зашептала Манечка. – А почему он прячется, Света?
– Тайна, – ответила я.
– Тайна… – повторила Манечка с детским благоговением и влюбленно уставилась на спящего Ильдара.
Царапнула меня тогда какая-то нехорошая мысль, но я не стала ее ловить, потому что голова моя была забита другим.
Самочувствие Антона после улучшения, когда мы все в театре на крыльях летали, резко стало ухудшаться. Он начал падать в обмороки; последний раз совсем неудачно упал и поранил кожу на виске. Мы вызвали «скорую», его увезли в больницу, зашили ранку, сделали обследование, какое могли, и объявили, что с головой все в порядке.
– Вот и ладно, – сказал Антон и приказал вести его домой, что и было исполнено.
Медсестра приходила в театр, меняла ему повязки, а он с ней разговаривал на испанском.
– Что это он? – трусливо спрашивала она.
– Благодарит тебя, – соврала я, потому что ни слова не поняла из его быстрого монолога.
– Не за что, дедушка! – прокричала, как глухому, добрая сестричка. – Если чего – вы ко мне обращайтесь. Меня Тамарой Прохоровой зовут. Когда вставать перестанете, так и скажите: «Мне нужна Тамара Прохорова». Я лучшая сиделка у лежачих. Запомните, дедушка – Тамара.
Я очень надеялась, что Антон не въехал, что несет эта идиотка.
Но он въехал.
– Спасибо, милейшая. Я запомнил – Тамара Прохорова.
Я вытолкала «милейшую» за дверь и застыла, боясь взглянуть на Антона. А он засмеялся, я тоже стала подхихикивать:
– Вот дура стоеросовая!
– Ну, зачем ты так, девочка моя. Она действительно милейшая женщина, и я уверен – отличный специалист. Простодушная. А простодушные всегда говорят правду. Подойди ко мне, Света!
Я присела на кровать. Он протянул руку и начал нежно гладить мое лицо, словно пытался запомнить его руками. Я не выдержала, сползла на пол, схватила его ладони и стала их целовать. Он лежал, неподвижно глядя в потолок, и спокойно говорил:
– Нет таких слов, чтобы описать мою благодарность судьбе и Господу за подарок – встречу с тобой. Ты скрасила последние годы моей путаной жизни. Я не чувствовал старости, глядя на тебя. Мне нравилось в тебе все, даже недостатки, и только мужская несостоятельность не позволила мне вести себя иначе, чем я себя вел по отношению к тебе. Это и к лучшему. Неизвестно, как бы ты среагировала на любовь иностранного чудаковатого старика. Мог случиться фарс. Фарсы хороши только на сцене, но вообще я не поклонник этого жанра. А так во мне жили очень светлые, хрустальные чувства. Это было прелестно. Да, девочка, благодаря тебе у меня была прекрасная старость. Тебе и театру, разумеется.
Слезы беззвучно лились из моих глаз, я прятала лицо в маленьких ладонях Антона.
– Поплачь, но недолго, – ласково сказал Антон, – побереги свои чудесные глазки. Ты многое пережила, но еще больше тебе предстоит пережить. У тебя будет трудная судьба; у таких, как ты, не бывает простой. Будут минуты, когда тебе не захочется жить. Помни – только Господь Бог волен решать, сколько тебе жить и когда тебе умереть. – Он вдруг хохотнул. – Меня всегда потрясала твоя способность самосохраняться. Природа заложила в тебя живучесть кошки. Я на нее надеюсь. И запомни еще – в жизни бывают кризисные ситуации, когда кажется, весь мир от тебя отвернулся, – знай, есть люди, которые всегда будут на твоей стороне, что бы ты ни натворила. И сейчас мы будем говорить с этими людьми. Принеси мне телефон.
Он долго набирал какие-то цифры, а когда соединили, радостно закричал:
– Алё!
Там, видимо, тоже обрадовались и так кричали, что мне было слышно. Антон весело что-то объяснял собеседнице, но та заплакала.
– Мерседес, Мерседес! – успокаивал он собеседницу. И начал строго давать указания.
Он говорил долго, но уловила я только четыре слова: «Забирай меня домой, в Испанию».
Эти слова были из испанской песни, которую я часто ему пела. Там испанец, оказавшийся на чужбине, обращался то к облакам, то к ветру, то к горному орлу и припев: «Забери меня домой, в Испанию!» Красивая такая, печальная песня.
– Вы уезжаете в Испанию? – спросила я.
– Да, умирать надо на Родине, – было мне ответом.
– Нет-нет! В Испании прекрасная медицина, там доктора поставят вас на ноги!
Я так волновалась, что почти кричала. Он ласково улыбнулся и согласился со мной:
– Конечно, поставят.
– И вы вернетесь!
– Конечно, вернусь. А может быть, ты приедешь за мной. Испания – прекрасная страна, тебе там понравится. Веришь, нашей семье принадлежит поместье со старинным замком, все это очень захудаленькое, но впечатление производит. Семья старается держаться вместе и очень гордится своими дворянскими корнями, хотя сами давным-давно простые сельские жители, деревенщина, держат виноградники и собирают урожай вместе с наемными рабочими. Открой нижний шкаф буфета, там лежат несколько бутылок нашего вина. Достань одну и приготовь стол, мы будем дегустировать вино семейства Пинто-Гомес.
Я все исполнила, поставила два хрустальных бокала и приготовилась открыть бутылку штопором, но была остановлена хозяином:
– О нет! Открывать вино – дело мужчины.
Он медленно встал с кровати, подошел к столу и взял бутылку из моих рук; элегантно, одним уверенным движением избавился от пробки, разлил вино по бокалам и предложил мне стул:
– Прошу вас, прекрасная сеньорита. – Сам уселся напротив и поднял бокал: – За вас, моя дорогая Светлана!
Я благодарно кивнула и пригубила вино. В винах я не понимала абсолютно ничего, предпочитала сладенькие сорта, а это, наоборот, отдавало немного горечью, было необычного темно-бордового цвета, который завораживал, если долго на него смотреть.
– Ну, каково? – поинтересовался Антон.
Я не знала, как правильно оценить напиток, и в смущении молча смотрела на Антона.
– Не правда ли, волшебно? – подсказал он.
И я облегченно вздохнула:
– Очень правильное слово – «волшебно».
– Добавим волшебства.
Антон встал и направился к аудиосистеме. Я вскочила помочь ему, но он жестом остановил меня – сиди. Он поставил диск – я сразу узнала Шопена, – зажег две свечи и поставил их на стол, убрав верхний свет. Движения его были не быстрыми, но уверенными. Так, под прекрасную музыку, при свечах, мы молча пили темнобордовое вино, смотрели друг на друга, и каждый вспоминал что-то свое. Никогда в жизни у меня не было такого вечера, и я знала – больше и не будет. Душа моя рыдала, но сама я была спокойна. «Печаль моя светла…» – бились в голове строки великого поэта. Вино закончилось, и я поняла, что пора уходить, встала и сказала: