Наш найденыш оказался невысоким, черноволосым и носатым человечком, склонным к полноте и занудству. Пока мы дотащили его до кабака, он успел многократно возблагодарить нас за спасение, поплакать, проклясть ограбивших его неведомых мерзавцев, снова поплакать, пожаловаться, что остался совершенно без средств к существованию, сообщить, что его зовут Манан Турчи, что он из Москвы, а в Питер его занесло по жестокой необходимости, связанной с бизнесом. Когда мы втащили найденыша в кабак, он находился в очередной фазе рыданий, окончательно намочил мне рукав рубашки и был абсолютно невменяем. Поэтому мы с Самарой просто посадили его на угловой стул, прислонили к стене, бабахнули по пятьдесят водка и вернулись к разговору, начатому еще до спасения Манана.
– Энди, я понимаю, что пройти по Северному морскому пути очень любопытно и… э-э… познавательно. Мне, например, всегда хотелось увидеть Берингов пролив и Аляску. Но, боюсь, кэп не поймет. К тому же нам придется заходить в Японию, а он недолюбливает самураев.
– Мы можем зайти в Корею, – не согласился Самара, доставая сигареты. – Или во Владик. На Японии свет клином не сошелся. Зато представь, как это будет здорово!
– В Корее едят собак, – припомнил я. – А на севере у них вообще беда – там правит какой-то диктатор.
– Чучхэ, – несколько неопределенно сообщил Энди. – Уверен, тебе будет любопытно познакомиться с этой дрянью. Для общего развития.
Чучхэ… Странное, вообще-то, имя для корейца, но я промолчал. Диктаторы, они ведь не обязательно получаются из местных, правда? Бывает так: появится хороший человек без роду и племени и давай таких же, как сам, голодранцев смущать разными идеями. Если народу понравится, из человека получается диктатор. И имя у него может быть очень даже странным.
– Да и при чем здесь Корея и собаки? – опомнился Самара. – Ты льды настоящие когда-нибудь видел?
Он уже год подбивал кэпа обогнуть Евразию с севера, и теперь, когда наше корыто оказалось в Питере, раз за разом, с маниакальным упорством возвращался к этой идее. Русский, что с него взять? Если втемяшился в голову какой-то бред, не успокоится, пока не доведет дело до конца. На самом деле Энди хотелось побывать на Камчатке, о морской базе которой он отзывался в самых восторженных тонах, и встретиться со старыми друзьями.
– Пройдем Берингов пролив, в Охотку заглянем и спустимся южнее, на острова… – Он блаженно прикрыл глаза. – Таити…
– Все плохо! – неожиданно громко заявил наш найденыш. – Налейте мне коньяк…
– Есть мнение, – веско возразил Самара, – что спасенным на помойке доходягам полагается темное пиво.
– Все плохо! – повторил Манан.
А затем неожиданно вцепился Энди в плечо и разрыдался.
Это начинало надоедать…
С другой стороны, что еще оставалось несчастному? Выглядел он ужасно: бровь разбита, верхняя губа распухла, под глазом синяк, карман пиджака порван… Другими словами: полное соответствие месту, в котором мы его нашли. К счастью, Турчи не успел пропитаться запахами помойки, и вышибала, после некоторого колебания, пропустил его в заведение. Иначе пришлось бы тащить ему пиво на вынос.
– Все очень плохо!!
Самара стал похож на того орангутана, которого отмороженный Жиль притащил на борт во время стоянки в Новом Орлеане. Где он его взял, так и осталось загадкой, вроде в карты выиграл. Как бы там ни было, оказавшись на палубе, рыжая скотина долго делала удивленные глаза, таращилась на такелаж, а затем размахнулась и одним ударом вышибла Жилю почти все зубы. И я сильно опасался, что сейчас произойдет нечто подобное. Вот только одними зубами несчастный Турчи мог и не отделаться – от ударов Энди легко ломались шейные позвонки.
– Сильно переживает, да? – сказал я, потому что надо было хоть что-то сказать.
– Да, – согласился Самара, выразительно глядя на меня. Нехорошо так глядя. Пристально.
Раньше я как-то не задумывался, что наш боцман настоящий зверь. К тому же – русский, что делало его опасным вдвойне. У этих варваров жестокость в крови, не зря же они придумали дыбу, самогон и Сибирь.
Чтобы немного разрядить обстановку, я закурил сигарету, заказал еще бутылку водка (простите, святые отцы!) и со всей возможной серьезностью произнес:
– У Манана серьезная душевная травма.
На Энди я старался не смотреть.
– Травма, говоришь?
Разумеется, этот дикарь пропустил слово «душевная».
– Господа, – неожиданно подал голос Турчи. – Прежде чем мы расстанемся, я хотел бы уточнить: какую сумму вы намерены дать мне в долг?
Самара поперхнулся. Остатки жалованья мы планировали пропить, а не ссужать в долг найденным на помойке оборванцам. Кружка пива – максимум, чем мы намеревались утешить обездоленного.
– Я рассчитываю на самую скромную поддержку, – поспешил успокоить нас Манан. – Поймите правильно: в чужом городе, без документов и денег мне будет необычайно сложно. У меня ОГРОМНЫЕ проблемы, мне надо хотя бы позвонить…
В его голосе сквозило настоящее отчаяние.
– Пей пиво и проваливай, – нашелся наконец Энди. – Руки целовать не надо, поставишь за нас свечку при случае.
В целом я был согласен с боцманом, и мы бабахнули еще по пятьдесят. Но нашего нового друга мы недооценили.
– Что значит «проваливай»? – заканючил Турчи. – Вы меня спасли?
– Спасли, – согласился Энди, закусывая водка соленым рыжиком.
– Значит, вы обязаны обо мне позаботиться! Мне просто не к кому больше обратиться! Я на краю гибели! Я почти погиб! То, что меня не убили там, в темной подворотне этого ужасного города, только отсрочило смертный приговор! Охвативший меня ужас был пронзителен, но ваше появление подарило надежду! Вы проявили благородство, челолюбие, показали всю широту души, и не следует останавливаться на достигнутом! Зачем вытаскивать котенка из реки, чтобы тут же бросить его в огонь? Зачем дарить надежду и сразу же…
Энди хлопнул Манана ладонью по голове, тот стукнулся подбородком о стол, и следующие два по пятьдесят мы выпили, наслаждаясь тишиной. Разумеется, я, как человек цивилизованный и воспитанный в строгих католических традициях, не мог одобрить поведение русского друга, но выключить Турчи по-другому не представлялось возможным. И я воздержался от замечания.
– Что ты думаешь о Достоевском? – поинтересовался Самара.
Он всегда задавал этот вопрос, когда хотел поговорить, а подходящей темы не находилось.
– Думаю, что «Бесы» – это великолепно, – заученно ответил я. – Особенно в подлиннике.
– Ты духовно вырос рядом со мной, – покровительственно произнес Энди. – Жаль, что у нас так мало времени, а то бы я обязательно показал тебе домик, где Раскольников замочил злую старушку.
– Чтобы не быть тварью дрожащей.
Самара с сомнением посмотрел на меня. Кажется, этот варвар не был до конца уверен в моей искренности.
– Достоевский велик, – подумав, сообщил Энди. – Ни один писатель в мире не может сравниться с ним в психологической глубине образов. Кстати, я рассказывал о его трагической судьбе?
Ответить я не успел.
– Язык прикусил, – сообщил очнувшийся Манан.
– И только? – пробормотал Энди. – Я рассчитывал, что убил тебя.
Турчи отодвинулся от боцмана и с надеждой посмотрел в мои глаза. И разглядел в них свойственные мне дружелюбие и сострадание. А я, в свою очередь, заметил, что Турчи не жульничает и не пытается, сыграв на сочувствии, выманить из нас небольшую подачку. Губы Манана дрожали, а в глазах прятался настоящий страх. Турчи пребывал в жуткой панике и едва сдерживался, чтобы не закатить истерику. Он на самом деле запутался, не знал, что делать, и отчаянно нуждался в помощи.
– Вы мне кажетесь куда более цивилизованным и гуманным челом, чем ваш друг.
– Я ходил в католическую школу, – кротко поведал я. – И пишу морские рассказы.
– Ростропович, мля, – буркнул Самара, закуривая и выпуская в найденыша струю табачного дыма.
Манан закашлялся, жалко посмотрел на русского, потер подбородок и продолжил:
– Вы культурный человек и должны понять, что я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО стою на краю гибели.
– Подробнее, пожалуйста, – попросил я. – Мне интересно как писателю.
– А вот записывать не надо, – поморщился Турчи.
А я и не собирался.
Мы бабахнули еще, теперь по сто, а Манан с отвращением пригубил пиво. И засопел. Пиво ему не нравилось. Тогда мы влили в него двести водка, и Турчи окончательно размяк.
– Господа, все происходящее видится вам… ик… лишь эпизодом, жалкой сценкой, а для меня… А я… Решается моя судьба, господа! Или рушится! Утро я могу встретить в морге! Или еще хуже!
– Если ты не заткнешься, – буркнул Самара, – следующие пять минут станут самыми ужасными в твоей жизни. О морге ты будешь мечтать.