Всякого, кто был молод, жесток и горазд на лихоумные выходки, мессер Лоренцо посвящал в братья Ордена Ослиной Залупы, и посвящение сие сопровождалось обильным винопийством, непристойными песнями и факельными плясками.
Сорванцы имели прозвища не столь приятные для слуха, сколь забавные. Так, например, если один звался Овцеглотом, то второй гордился именем Сосигвоздь или Свиний уд, сам причудливый мессер Лоренцо носил кличку Ювелир, потому что он любил подвергать поздних прохожих изощреннейшим шуткам.
В это доброе Братство были допущены даже две женщины недоброго нрава, старшая звалась "Злая дыра", а та, что помладше довольствовалась прозванием «Копилка», ведь без монетки-другой никто не мог проникнуть в ее прорезь. Братья Ослиной Залупы собирались по четвергам в таверне под вывеской "Песни Четырех Павлинов" на площади Сант-Аполлинаре. Огороженный двор таверны орава отпетых повес называла «какалерией», иным словом: испражняльней, это место служило им для плясок и глумления над теми, несчастными, кто попадал к ним в руки.
— Шутка должна быть долгой, а смерть короткой, — говаривал мессер Лоренцо, выпивая и закусывая за счет хозяина таверны, — Скажу вам, добрые парни, нет ничего хуже серьезности, присущей зверям. Возвеселимся же, братья!
Когда жители окрестных домов сетовали на шум ночных сборищ, мессер Лоренцо отвечал:
— Всю ночь Бог спит и не слышит наших невинных песен, шум до неба не доходит. Если вы хотите ночного покоя, мой вам совет, удавитесь с вечера и станете глухи, как звонари.
Напившись и набив животы, шалопаи переодевались в черные балахоны с намалеванными костями остовов, садились на расседланных коней и скакали по улицам, грохоча в горшки, сковородки и подносы, распевая постыдные песни и богохульствуя.
Если им попадался еврей, они насильно набивали ему рот салом, а мессер Лоренцо спрашивал:
— Эй, жид, не сделать ли тебе флорентийское обрезание под корень?
Если они ловили уличную девку, то завязывали юбку у нее на голове и поджигали узел, так, что бедняга начинала плясать, избавляясь от горящей ткани, а мессер Лоренцо, нагнувшись с седла, с хохотом подстегивал двуногий факел ножнами своего меча.
Бывало так, что веселые братья врывались в дома горожан и бесновались там, доводя до безумия хозяев, ломая и пачкая все, что попадалось на пути, горе служанке или ребенку, которые оказывались ненароком на пути жестоких громил.
За ночные выходки мессер Лоренцо всегда платил хозяевам ровно 11 флорентийских сольди. Столько стоило дешевое погребение в общей яме.
Горожане не раз жаловались в Совет Добрых Мужей и самому мессеру Джованни да Биччи, отцу Лоренцо, но отеческие увещевания и угрозы не имели действия, потому что мессер Лоренцо, любимец правителя, всякий раз представал перед отцом с видом льстивым и невинным, говоря:
— Ума не приложу, почему эти мерзавцы клевещут на меня! Извольте заметить, что жалобщики происходят из квартала за рекой Арно, а там обитает известное отребье и босяки — они, верно, хотят, вытянуть из вашей казны пеню за мнимые обиды, вот и сочиняют небылицы, будто я веду себя, хуже дворянина.[12] Кому вы больше верите, своему родному сыну или шлюхам и собиральщикам ослиного дерьма?
Надо указать, что мессер Лоренцо был осмотрителен и никогда не устраивал потеху на улицах, где проживали именитые и богатые граждане.
Мессер Джованни да Биччи на словах поверил ему и приказал не принимать более жалоб, хотя запомнил имена истцов.
А Братство Ослиной Залупы обезумело настолько, что решилось учинить разгул в ночь с Великого Четверга на Страстную Пятницу.
Итак, в Святую ночь, орава пьяниц выехала из своей Какалерии с обычным верещанием, улюлюканьем и грохотом, но у ворот дорогу им преградил одинокий монах в странническом плаще, который замахнулся на них посохом и грозно прикрикнул:
— Ночные воры! Злую Пасху вам в зад, куда смотрят ваши рогоносцы-отцы! А ну — разойдитесь добром! Вспомните о Страхе Божьем! Вспомните о страхе!
— Посмотрите-ка, вот славный подарок, старый хрыч верно спятил и сам пришел к нам в руки, -
сказал мессер Лоренцо, натягивая поводья, а остальные загоготали, предвкушая сугубую расправу над дерзким.
— Перво-наперво мы хорошенько намнем тебе бока, зададим тулумбаса, растворожим рожу, потом подпалим зад и вымажем твою монашью плешь особой мазью — погоди, ее скоро приготовит моя лошадка, а потом протащим тебя волоком по всем отхожим переулкам, повытрясем из твоих кишок монастырскую похлебочку! — так говорил мессер Лоренцо, видя, что перед ним человек пожилой и сгорбленный. Тут затейник спешился и, держа перед собой факел, направился к монаху с воплем: "Ату его!".
— Неужто твой отец не учил тебя Божьему страху? — спросил его монах. В этот миг огонь осветил его и мессер Лоренцо увидел, что проклинавший их смельчак вовсе не принадлежит ни к какому монашескому ордену.
Лицо его было скрыто мешком с прорезью для глаз, а в руках он держал трещотку-хлопушку, из тех, которые носят прокаженные, чтобы предупреждать здоровых о своем приближении, потому что даже воздух вблизи больного серебряной лепрой отравлен спорами сего злокачественного недуга.
— Дай-ка я поцелую тебя покрепче, шутник. — сказал прокаженный и схватив мессера Лоренцо за волосы притянул к себе. Вопя уже от ужаса, полуночники пришпорили коней и ринулись кто куда, оставив своего шутейного маршала в страшных объятиях. Едва мессер Лоренцо почувствовал прикосновение зараженных губ, сознание оставило его, он упал прямо в уличную грязь и к тому же обильно оросил штаны.
Очнулся греховодник утром. Он лежал связанным на лавке в таверне, а за столами сидели все обиженные граждане, которые жаловались на него в Синьорию. Столь жалок и грязен был мессер Лоренцо, что люди насмехались над ним и даже женщины указывали пальцами на темное пятно влаги между ног его. Как же велик был его ужас, когда в дверях появился страшный прокаженный, вращая свою трещотку. Подойдя к связанному, прокаженный снял с головы мешок, и мессер Лоренцо узнал отца своего, справедливого гонфалоньера[13] Республики, Джованни да Биччи.
Он посмеялся над сыном, заставил его заплатить каждому обиженному за ущерб и поношение и приказал сбирам отвести мессера Лоренцо домой пешком через весь город.
А впереди шел бирюч и вращал трещотку, так, словно вели преступника. От великого позора и бесчестия мессер Лоренцо целый месяц не показывался на люди.
А прочих «братьев» нашли, заключили под стражу и после суда наказали плетьми и изгнали из города. С тех пор буйное Братство Ослиной Залупы больше не тревожило сон обывателей квартала Ольтрарно. Историю эту до сих пор рассказывают в Олтрарно[14] и еще живы многие из тех, кому заплатили за обиду.
Новелла 3. О роскошном и чарующем представлении мистерии Благовещения в церкви Сан-Феличе-ин Пьяцца и кощунственной выходке молодого мессера Лоренцо, брата Козимо
Покойный мессер Джованни да Биччи, по прозвищу Медичи уподоблял истинного правителя скульптору или живописцу, который в поту кропотливых трудов, раздумьях и душевном смятении создает государство, подобно произведению искусства.
Потому-то он ценил и осыпал милостями разного рода мастеров: архитекторов, златокузнецов, живописцев, покрывавших стены церквей фресками, скульпторов, витражных дел мастеров и мастеров майолики, инкрустаторов и резчиков по дереву. По словам мессера Да Биччи: доброго государя может понять лишь творец или роженица, в утробе которой Господней волей был соткан плод.
На зов гостеприимного принцепса во Флоренцию со всех концов земли стекались всевозможные умельцы.
Среди них был и прославленный постановщик мистерий, уроженец Умбрии, по имени Лодовико, прозванный «Иннаморато», что по-тоскански означает «влюбленный».
Вместе с Лодовико прибыли чудесные музыканты, достойный похвалы хор мальчиков от шести до пятнадцати лет, звучавший гармонично и нежно, а так же прочие лицедеи, танцовщики, мимы и простые работники, всего числом около двухсот пятидесяти человек.
Мессер Джованни да Биччи и сыновья его, Козимо и Лоренцо приняли удивительных гостей щедро, и в особенности обрадовался мессер Джованни, когда маэстро Лодовико предложил ему поставить великолепную и богоугодную мистерию Благовещения[15] в церкви Сан-Феличе ин Пьяцца.
Убранство и машинерию поручили заботам непревзойденного архитектора маэстро Филиппе Брунеллески, строителя кафедрального Собора Санта Мария дель Фьоре.