Ни во что не ставя пустую чалму из праха!»
(Из древней касыды неизвестного туарегского поэта.)1
Откололись двойники-близнецы от гряды-матери, спасаясь от ветра, и договорились между собой, что возьмет на себя Идинан разведку Сахары. Устремился тот к северу, увенчанный самой великой башней, какую когда-либо видела Сахара на горной вершине. Но не успел он пересечь равнину, как преградил ему путь повелитель джиннов[59] и сказал: «Мы тоже решили обосноваться на земле и собрать разбросанных по свету слуг наших на единой родине. Изнурило нас кочевничество по пустыням, исстрадались мы от притеснений проклятого рода людского. Нахлынули в Сахару верблюд чужеземный, проходимцы да воры. Истощили ее недра, все наши сокровища разграбили. И во всей округе Сахары не нашли мы места более подходящего и убежища более надежного, чем этот великий дворец, что стоит на твоей голове. Не продашь ли ты нам свою душу, чтобы мы в ответ защиту тебе обеспечили от южного ветра да песка?» Идинан долго ломал голову над этой сделкой. А затем спросил: «Разве есть сила, способная противостоять гиблому ветру?» «Да, — ответил ему царь духов, — единственная сила такая на свете — это джинны». Идинан задумался, потом произнес с сомнением: «Я полагал, что это должен быть посланник богов». «Нет, — отвечал ему царь, — не посланник это и не судьба. Ничто не устоит перед джиннами». Идинан тут важно почесал свою гордую голову и спросил язвительно: «Что же тогда заставило вас убежище искать, если вы даже судьбы не боитесь?» Мудрый бес расхохотался в ответ, даже на спину откинулся. Потом сказал: «Знай же, что нет никого ни на земле, ни на небе, кто мог бы утверждать, что лишен он слабого места. Ты к сему числу можешь даже самих богов причислить. Что касается нас, то слабость наша кроется в роде людском. Люди злее ветра гиблого будут и злее богов, злее даже самого рока великого!» Смутился тут Идинан, думал долго, потом спросил: «Что же этот род людской сделал?» — «А что он не сделал? — раздалось в ответ. — Когда один человек другого погубить хочет, он его «джинном» назовет. А сподобнее было бы «человеком» назвать! Мы, духи, несправедливости не чиним. Мы обещания чтим и в богов верим. А людское отродье обижает друг друга, клятвы нарушает, ни в каких богов не верит. Да смилуются над нами боги, да избавят нас от великого зла людского! Сахару они попрали, всеми нашими сокровищами завладели». «Что же, — заметил Идинан, — одной моей головы хватит, чтобы сокровища ваши сохранить?» — «Хватит, хватит, голова у тебя надежная. Никакой человечишка не в силах на нее забраться. Мы между собой долго совещались, прежде чем сюда направиться». — «Что же, если я подарю вам чертог свой небесный, я ведь, боюсь, себя потеряю?» — «Себя ты потеряешь, если чертога нам не пожертвуешь. Не устоит против гиблого ветра с его пылью никто, если нас на помощь не призовет. Смотри, что он с матерью Акакус содеял. Смотри, как наказали боги всю горную гряду в долине смертей, когда она обратилась к богам за помощью против него, а в результате все головы у нее были срезаны. Вот она нынче по всей Сахаре растянулась, беспомощная, плешивая, никакого дождя удержать не в силах. Сорок лет уж ни единой капли не выпало». — «Рассказывают, что отсутствие дождя в течение сорока лет есть признак отсутствия справедливости…» Тут великий джинн вновь рассмеялся: «Что же, тебе более весомый признак, чем отсутствие справедливости, нужен? Поскупились вам боги на дождь вот уже сорок лет, а враг ваш щедро снабдил вас морями песка да пыли. Если откажешься ты от предложения, то горько мне будет чертога твоего великого не видать. Посмотри, что он нынче с двойником твоим делает. Вот, вот как он начинает сзади на нет наползать, а: Ха-ха-ха!..»
Эхо прогремело по всем горам Сахары. Заплакали горы в бескрайней и голой пустыне, взмолились они перед Идинаном, чтобы принял он предложение. Уж лучше, сказали, хоть одна гора спасется, и даруют ей боги чертог небесный, чем развеют ее ветры, и исчезнет все потомство горное с просторов Великой Сахары…
Принял Идинан предложение и продал свою душу. Нахлынули полчища джиннов и заселили его. Возложили они на его гордую четырехугольную вершину вечную чалму из белых туч, и заказан был с той поры путь грязи да пыли гиблого ветра к прекрасным новым чертогам.
Северный же Идинан рассердился на своего южного двойника и оставил его бороться с врагом в одиночку.
2
Много-много говорят на языке членораздельном, однако непонятном. Люди из Сахеля сказывают, что самые черные ночи для этих своих долгих и странных бесед-разговоров. В те редкие поры, когда выпадают дожди, смывают потоки с четырехугольной небесной вершины голые пальмовые ветви, стволы пальм, сухой хворост и ветки смоковниц, лозу виноградную, гранаты и влекут все это по склонам вниз, на равнину. Находятся порой любопытные, незваные гости, которым взбредет в голову дурная мысль полезть на вершину, так на них, бывает, обрушатся рои пчел. Никак не могли поверить люди в существование посреди Сахары такого чудного зверя, которого еще Коран прославил, если бы не случалось порой, что забредали в дома странники да бродяги, которые подверглись укусам его страшных жал на горных склонах.
А со временем там появились газели, и нашел себе прибежище дикий баран.
Расплодилась скотина в округе, паслась себе на воле в окрестных долинах, и зачастили туда охотники. Они не знали, что вся эта скотина одержима бесами, пока не занемогли самые настырные из них, и не поразили их порча да увечья. А жители равнинного Сахеля долго передавали из уст в уста истории о поведении этих диких пустынных тварей. А поскольку большая часть этих тварей чутко относилась к человеку, то стали они приручаться больше, чем овцы да верблюды. Поворот произошел, когда известный чернокожий охотник Аманай[60] наткнулся на стадо кротких газелей, которые мирно и спокойно паслись себе на просторах равнины по соседству со склонами Идинана. Он засучил рукава и принялся за работу, решил вернуться на кочевье с угощением. Выпустил из колчана все стрелы — и не смог поразить ни одну газель.
Поведал он эту историю вождю племени, рассказал, что газели пощипывали себе спокойно редкую травку пустыни, нимало не беспокоясь его стрелами. Младшие даже подпрыгивали в воздух с каждым его выстрелом и громко блеяли. А потом принимались за старое, прятали головы в поросли да щипали зелень. Однако старый охотник не сдавался, он предпринимал все новые попытки, которые оканчивались неудачей. И в конце концов сошел с ума, а вскоре поразил его внезапный недуг, не мешкавший с ним долго.
А Мохаммаду пуще того не повезло — забодал его дикий баран рогами своими колдовскими, вспорол ему живот. Поняли люди Сахеля в чем дело, но не помогали им ни заклинания факихов, ни амулеты имама. Запретили охоту на горную скотину, пришлось охотникам устраивать поездки за дичью в горы Тадрарт, в черный Массак-Сатафат[61], в долины белого Масса-Меллета[62]. А дикий одержимый баран стал сопровождать овечьи стада, да бодать козлов и дураков. Газели стали совсем ручными и заполнили вместе с козами загоны и жилища.
3
…Затем настала очередь сокровищ.
Жителям гор совсем нетрудно было народ в заблуждение вводить да отбирать у людей нажитое, особенно изделия из золота. Они избрали себе для этого старую тропу, проторенную лжебогословами, всякими странствующими учителями молитв и еретиками-сектантами, которые с помощью своих россказней завладевали женскими украшениями и хлебом детей, используя невежество жителей Сахары, незнание ими своей веры и крайнюю удаленность их от святой Мекки. Каждый обманщик, как правило, запоминал несколько аятов, отрывков из Корана и кратких молитв, находил в себе силы оседлать осла или верблюдицу и являлся непрошеным гостем, чтобы выманить последнее под предлогом обучения людей основам веры и наставления их на истинный путь.
Такая хитрость от джиннов не укрылась.
Нарядили они своего мудреца в свободную джуббу[63] с широкими рукавами, из грубой ткани, такой, в какую обычно наряжаются в Сахаре последователи разных суфийских братств. И послали его на равнину проповедовать среди жителей Сахары новое учение. Старики и умные люди до сих пор помнят и передают то мудрое высказывание, с которого мудрец джиннов начал свою проповедь. Он тогда сказал:
— Всякий царь — невольник. Знайте это. Всякий, кто золотом завладел, под нашу власть подпал; мы его в зверя обратили и беса в него вселили. Знайте об этом. Золото и Аллах несовместимы в душе раба божия. И об этом впредь тоже знайте.
Мудрец сказал, что он происходит из числа последователей братства ат-Таджанийя, а затем набросился на последователей учения аль-Кадарийя, обвинил их в извращениях, искажении преданий святой сунны и слова пророка — это было прямо на сходке вождей соседних племен, сочувствующих учению аль-Кадирийя. Он заявил, что те черпают свои проповеди из священных книг иудеев и из христианского евангелия, а не из священного Корана. А закончил тем, что пророчество о спасении строится на спасении от желтого металла и освобождении всех женщин от их золотых украшений. С его уст услышал народ самые отвратительные описания этого металла, равно как и самые прекрасные слова о значении спасения и прелестях воздержания. Все, что потом повторяли люди в Сахаре о спокойствии духа, набожности, аскетизме и противодействии мирским соблазнам, все это происходило из той проповеди хитроумного брата общины ат-Тиджанийя. И действительно, не обладай сей брат таким божественным даром, как бы он, тварь человеческая, хотя бы одну-единственную женщину смог убедить избавиться добровольно от своих золотых украшений, пойти да закопать их своими руками в ямку напротив горы — а ведь именно так поступили в тот день женщины пустыни. Не прошло и нескольких дней с того обряда очищения, как обнаружили люди, что пропал их проповедник. Искали его повсеместно, но ни малейшего следа на земле так и не нашли. Конечно, нашлись и такие, что поначалу засомневались, когда стали всякие назойливые рассказчики передавать разные истории о том, что тот странный путешественник был на самом деле джинном из числа населяющих гору небесную. Они утверждали, что проследили его путь и обнаружили на ногах его копыта ослиные, а та самая широкая джубба, полы которой по земле полощатся, так она для того на нем надета, чтобы истинный след ног его скрывать. А одному из тех благочестивых счастливцев, что святую Мекку посетили и совершили хадж[64] к дому Аллаха, приписывают, будто сказал он, что та самая джубба никакого отношения к деяниям суфиев не имеет, поскольку он своими глазами видел христианских священников из египетских коптов[65], которые такую джуббу носят и без толку на рынке у ворот Зувейлы слоняются.