— Фокусник Гулли-Гулли… Но он поднимался на борт еще в Порт-Саиде и там же сошел.
— Очевидно, он имеет в виду, что видел кого-то в бурнусе.
— Кого же?
— Мисс Брет, вчера вечером почти все мужчины на судне были в этой одежде.
— Но кто мог вынести Эдварда?
— Я тоже хотел бы знать кто. И кто перед этим дал ребенку наркотик.
Я побледнела. Доктор не спускал, глаз с моего лица, словно виня за происшедшее.
— Не представляю, — выдавила я.
— Действительно, кажется невероятным.
— Как ему могли дать наркотик?
— Очень просто. Растворить снотворное в воде, молоке…
— Молоке! — эхом повторила я.
— Пара обычных снотворных таблеток могла погрузить ребенка в глубокий сон. Мисс Брет, у вас были снотворные таблетки?
— Нет. Они есть у матери. Но она бы…
— Значит, добыть таблетки тому, кому это понадобилось, было проще простого. Одно остается загадкой: с какой целью?
— Усыпить, чтобы не поднял тревоги, когда понесут на палубу. Но для чего? Бросить за борт?
— Мисс Брет!
— Вы можете предположить другое?
— Сама мысль об этом представляется кощунственной.
Некоторое время мы молчали. «Да, конечно, нелепица, кощунство, — рассуждала я. — Кому могло прийти в голову убить Эдварда?» Неожиданно я услышала собственный ненатуральный высокий голос:
— Что вы намерены предпринять?
— Думаю, чем меньше об этом будет разговоров, тем лучше. Сами знаете, как все будет перетолковано. Бог знает, чего наплетут. Пока что большинство считает это всего лишь мальчишеской проделкой.
— Но Джонни будет настаивать, что видел того, кого он принял за Гулли-Гулли.
— Все решат, что он ему примерещился.
— Но все видели, что Эдвард был без сознания.
— Подумают, что притворялся.
Я покачала головой.
— Ужас!
Он согласился. Потом принялся задавать вопросы. Я припомнила, как принесли молоко, как он отказался от него, как я вышла в каюту Шантели, а после мы вернулись вместе, как она пригубила стакан, уговаривая его, чтобы выпил.
— Я поинтересуюсь, не почувствовала ли она необычного привкуса.
— Она бы сразу сказала, если бы почувствовала.
— Значит, вы не можете пролить свет на это загадочное происшествие?
Я ответила, что не могу. В каюту я вернулась глубоко подавленной.
Я хотела поговорить с Редверсом. Я знала, что доктор Грегори обязательно ему доложил, и пыталась угадать, какова была его реакция на весть о том, что кто-то покушался на его сына. Покушался — очень сильное слово. Но ради какой иной цели могли усыпить ребенка?
Врач не желал сообщать о происшествии. Решил держать его в тайне от пассажиров, сделав исключение только для меня, как воспитательницы. Редверс, как отец, тоже должен знать — не говоря уже о том, что как капитан он обязан быть в курсе всего, происходящего на борту.
Пойду к нему в каюту и объяснюсь. Я должна.
Тут в дверь постучали и донесся голос Шантели:
— К тебе можно? Ну, как себя чувствует наш ночной путешественник?
— Он в лазарете.
— Боже!
— Он здоров. Шантель, доктор не хочет, чтобы об этом знали, но вчера мальчику подмешали наркотик.
— Наркотик! Но как?
— Возможно, важнее узнать зачем? Ах, Шантель, мне страшно.
— Я уверена, никто не хотел причинить мальчику зло.
— Тогда зачем было усыплять, выносить на палубу? Как думаешь, что случилось бы, если бы не Джонни?
— Что? — упавшим голосом повторила она.
— По-моему, кто-то пытался убить мальчика. Его могли выбросить за борт. Никто бы ничего не услышал. Ребенок был без сознания. Возможно, нарочно оставили бы у поручня тапочек: чтобы мы решили, будто он нечаянно упал за борт. Ну, теперь тебе ясно?
— После твоих объяснений, да. Легче всего совершить убийство на морс. Но чего ради? Можешь подсказать возможный мотив?
— Не представляю.
— Да, это задаст работы мисс Рандл.
— Доктор Грегори настаивает, чтобы об этом никто не знал. Эдвард ужасно расстроится, если узнает, какая ему угрожала опасность. Он ведь ни о чем не подозревает. Пусть все останется как есть.
— А Джонни?
— Что-нибудь придумаем. В конце концов, он не имел права разгуливать ночью: это был серьезный проступок. Слава Богу, что он его совершил.
— Анна, ты не слишком драматизируешь? Может, это была всего лишь неуместная шутка.
— Какая шутка?
— Не знаю. В конце концов, вечер был необычный, все веселились в восточных костюмах. Возможно, кто-то из переодетых арабом выпил лишнего и задумал какую-то проделку, а она возьми да сорвись.
— Но, Шантель, мальчику подсыпали наркотик. Я собираюсь к капитану.
— Прямо сейчас?
— Да. Полагаю, в этот час я могу застать его в каюте. Хочу с ним говорить. До конца плавания я должна принять меры предосторожности.
— Анна, дорогая, ты слишком серьезно все принимаешь.
— Я за него отвечаю. Разве ты бы не переживала, если бы дело касалось твоей пациентки?
Она со мной согласилась, и я оставила ее озадаченной. Поднимаясь на мостик, где располагалась каюта капитана, я не думала, что мой поступок можно счесть предосудительным. Мои мысли были заняты историей с усыплением ребенка, похищением его из каюты и тем непоправимым, что могло произойти, если бы не Джонни Маллой.
Я поднялась по трапу до капитанской двери. На мой стук, к своему облегчению, услышала его голос, приглашавший меня войти. Он сидел за столом над какими-то бумагами.
— Анна! — вскочил он, едва я вошла.
Каюта была просторная, залитая солнцем. На стенах висели изображения кораблей, а на шкафу стояла отлитая из бронзы модель парусника.
— Я должна была прийти, — начала я.
— По поводу происшествия с ребенком? — уточнил он, и я поняла, что он был уже в курсе.
— Ничего не понимаю, — сказала я. — И очень беспокоюсь.
— Утром я разговаривал с врачом. Эдварду дали снотворную таблетку.
— Я в полном недоумении. Надеюсь, вы не думаете, что я…
— Дорогая Анна, разумеется, нет. Я абсолютно вам доверяю. Но, возможно, у вас есть какие-то предположения? Какая-нибудь идея?
— Никаких. Шантель… сестра Ломан считает, что это была чья-то шутка.
Он облегченно вздохнул.
— Это возможно?
— Но это нелепо. Зачем усыплять ребенка? Только для того, чтобы не узнал того, кто его нес. Слишком далеко зашло для шутки. Меня мучает ужасное подозрение. Что если кто-то покушался на жизнь Эдварда?
— Убить ребенка? Но с какой целью?
— Я подумала… возможно, вы догадываетесь. Может, была такая цель?
Он был явно поражен.
— Ничего не могу придумать. А что Эдвард?
— Он ни о чем не подозревает. И не должен знать. Не представляю, как это сказалось бы на нем. Я должна быть бдительней. Мне следовало находиться в каюте, а не на танцах. Надо присматривать за ним не только днем, но и ночью.
— Уж не себя ли вы вините, Анна? Не надо. Он спал у себя в каюте. Кто мог вообразить, что ему что-то там угрожало?
— Тем не менее кто-то подложил снотворное в его молоко. Кто это мог сделать?
— Несколько человек. Кто-то на камбузе или по дороге в каюту. Таблетку могли подсыпать до того, как молоко передали вам.
— Но почему? Зачем?
— Все могло быть не так, как вы думаете. Он мог найти таблетки в комнате матери и принять их за сладости.
— Его там не было. Весь день он был какой-то вялый, большую часть времени дремал.
— Он мог взять их когда угодно. Это самое правдоподобное объяснение. Нашел в каюте матери таблетки, сунул в карман, приняв за конфеты, а вечером попробовал.
— А мужчина, которого видел Джонни? Тот, что нес его на руках?
— Возможно, он вышел сам, еще до того как подействовали таблетки. Мальчики могли выйти на палубу вместе, и по прошествии какого-то времени Эдвард вдруг почувствовал сонливость. Увидев, что его свалил глубокий сон, Джонни не знал, что делать, и, чтобы выпутаться из переделки, выдумал сказку про фокусника Гулли-Гулли.
— Наиболее правдоподобное объяснение до сих пор — и самое удобное. Я должна, обязана была с вами объясниться.
— Знаю, — просто сказал он.
— Мне не следовало сюда являться… ставить вас в неловкое положение. Это очень неэтично, простите.
— Единственное, что я вам скажу на это, то, что я всегда рад вас видеть, — рассмеялся он.
Дверь отворилась так тихо, что мы ни о чем не подозревали, пока в каюте не разнесся скрипучий смешок:
— Вот я вас и поймала!
Это была Моник. У нее был дикий, всклокоченный вид: волосы распущены, она нервно одергивала яркое кимоно с золотым драконом. Я заметила, как она судорожно ловит ртом воздух, борясь с удушьем.
— Присядь, Моник, — сказал Редверс.
— И присоединиться к вашему тет-а-тет? Уютно устроились, а? Нет, я не присяду. Вот что я вам скажу: я этого не потерплю. Не потерплю — и все тут! Она пытается отнять тебя у меня с тех пор, как появилась в Замке. Хотела бы я знать, что будет следующим шагом. Я за ней приглядываю. Придется мне ей втолковать, что ты женат — женат на мне. Это может ей не нравиться, это может не нравиться тебе, но это истина, и ничто ее не изменит.