Но в кабинете она обнаружила Фица, в одной рубашке, с бутылкой вина и бокалом под рукой.
— Опять не можешь заснуть, Венеция?
Она села в кресло напротив него.
— Выспалась после чая. А что ты…
Она забыла, что собиралась сказать, увидев небольшое пятнышко на его рубашке.
— Это кровь?
— Гастингса.
— Почему на тебе кровь Гастингса?
— Это длинная история. Я поговорил с Эндрю Мартином с глазу на глаз.
— На кулаках?
— Это входило в мои намерения, но с таким же успехом я мог бы поколотить пасхального зайца[10].
Со своей невинной внешностью Мартин и впрямь подходил под такое описание.
— В таком случае, что ты сделал?
— Объяснил ему, чем рискует Хелена. Сказал, что если мы сумели проникнуть в их секрет, смогут и другие. Что если он любит ее, то должен держаться от нее подальше.
— Думаешь, он последует твоему совету?
— Он выглядел достаточно удрученным. В любом случае я сказал ему, что, если он даст мне малейший повод для подозрений, я отрежу ему — прошу прощения — яйца. — Фиц принес еще один бокал и налил вина в оба. — А теперь твоя очередь, Венеция.
— Моя очередь?
— Твой желудок не мог пострадать от рыбы. Я наблюдал за тобой. Ты разрезала филе и гоняла кусочки по тарелке, так и не съев ни одного.
— Возможно, это было что-то другое.
— Возможно.
Почему у нее такое чувство, будто Фиц говорит не о другом блюде, которое они заказали в «Савое»?
— Пожалуй, мне лучше вернуться в постель.
Венеция уже добралась до двери, когда Фиц поинтересовался:
— Он не женат, надеюсь?
Она, не оборачиваясь, отозвалась:
— Если ты говоришь о герцоге Лексингтоне, то я вполне уверена, что нет.
— Я имел в виду не его.
Гениальный ход, если позволительно так говорить о себе. Теперь она может ответить со всей честностью.
— Тогда я не знаю, кого ты имел в виду.
Кристиан отшвырнул в сторону еще один смятый листок бумаги.
Он наслаждался, когда писал письма своей возлюбленной, рассказывая о том, как провел день, делясь мыслями, которые его посетили, как если бы он разговаривал с ней. Но сегодня вечером эти несколько строк давались ему с трудом.
Что он мог сказать ей? «Когда я увидел миссис Истербрук, я тут же снова попал под ее очарование. Вам будет приятно узнать, что, когда я опомнился, все встало на свои места. Но до того момента я меньше всего думал о вас»?
Конечно, он мог бы вообще не упоминать о миссис Истербрук. В конце концов, он отправился в «Савой» и поговорил о баронессе с вдовствующей герцогиней. Этого более чем достаточно, чтобы заполнить письмо умеренной длины. Но это было бы ложью по умолчанию.
Недопустимо лгать своей возлюбленной.
«Любовь моя!
Сегодня я прошел испытание в образе миссис Истербрук и не могу сказать, что я его выдержал. Оказывается, я вовсе не так невосприимчив к ее чарам, как утверждал. Я не сделал ничего такого, за что должен бы просить у вас прощения, но я обнаружил, что мне трудно оправдать направление моих мыслей.
Вы нужны мне. Если моя слабость возрастает из-за расстояния, которое разделяет нас, логично предположить, что ваше присутствие придаст мне сил.
Приезжайте скорее. Вы легко найдете меня.
Ваш преданный слуга, К.»
Глава 13
Милли вскрыла первое письмо из своей стопки утренней почты.
— Дорогой, из надежного источника сообщают, — сказала она, пробежав глазами страницу, — что ты разбил сердце бедной Летти Смайт.
Венеция и Хелена предпочли позавтракать у себя в комнатах, и супруги, имея столовую в своем полном распоряжении, могли позволить себе для разговора более личные темы.
— Это злобная и необоснованная клевета, — с улыбкой отозвался Фиц. — Но я перестал с ней спать.
— Именно это я и имела в виду.
— Тебе не кажется, что со стороны молвы не слишком справедливо представлять меня в роли злодея? Это была приятная интерлюдия, которая исчерпала себя.
— Миссис Смайт тоже так думает?
— Миссис Смайт придется согласиться со мной.
Милли покачала головой, словно они обсуждали не более чем шаловливого щенка.
— Не хочу злорадствовать, но я говорила тебе, что не стоит с ней связываться.
— И мне следовало прислушаться к твоему совету.
— Спасибо. Могу я предложить леди Куинси? Она очаровательна, неглупа и, что самое главное, благоразумна: не станет делать из себя дурочку, когда ваша связь закончится.
— Я так не думаю.
— У тебя есть какие-то возражения против леди Куинси?
— Никаких. Но мои связи длятся… сколько? Три, четыре месяца? Было бы неуважительно с моей стороны прийти к тебе, пока я наслаждаюсь милостями другой дамы.
Соглашение. Впервые за долгие годы они затронули эту тему. Милли зачерпнула ложку мармелада и намазала его на свой тост, надеясь, что она выглядит такой же невозмутимой, как муж.
— О, чепуха. Мы — пожилая супружеская пара. Можешь развлекаться, если тебе хочется. Я подожду.
— Не согласен, — спокойно отозвался Фиц. — Долг превыше всего.
Их взгляды встретились, и Милли обдало жаром. Она отвела глаза, уставившись на стопку ожидавших прочтения писем, и взяла лежавшее сверху.
— Ну, как пожелаешь, — сказала она, вскрыв конверт ножом для разрезания бумаги.
Вначале она только притворялась, что читает. Но слова каким-то образом проникли в ее сознание, заставив ее сосредоточиться.
Она прочитала письмо трижды, прежде чем выпустила его из рук.
— Боюсь, у нас плохие новости, Фиц.
Венеция не могла припомнить, когда ее тошнило в последний раз.
Тем не менее сейчас запах тоста с маслом, который ежедневно появлялся на ее тарелке с тех пор, как у нее прорезались первые зубы, привел ее внутренности в такое состояние, что она поспешно кинулась в ближайший туалет и провела несколько мучительных минут, избавляясь от содержимого своего желудка.
Она вытерла рот и ополоснула лицо. Выйдя из туалета, она чуть не налетела на свою золовку. Милли, самая спокойная особа из всех, кого она знала, схватила ее за локоть и потащила за собой.
— В чем дело?
— Поговорим в твоей комнате, — сказала Милли, распахнув дверь спальни Венеции.
Их взору явилась Хелена, лихорадочно рывшаяся в гардеробе Венеции.
— Я отдала жакет твоей горничной, — сказала Венеция. — Наверное, она приводит его в порядок.
— Пожалуй, мне лучше присмотреть за ней. — Хелена направилась к двери. — Не уверена, что она знает, как обращаться с такими вещами.
— Забудь о своем жакете, Хелена, — сказала Милли, закрывая дверь. — Венеция, тебе лучше сесть.
Венеция села, встревоженная поведением Милли.
— Что случилось?
— Леди Эйвери была на той лекции герцога Лексингтона.
Венеция, охваченная ужасом, вцепилась в подлокотники кресла.
Хелена схватилась за столбик кровати, как будто не надеялась на собственные ноги.
— В Гарварде?
На какой же еще?
— Она была в Бостоне одновременно с нами, на свадьбе сына ее американского шурина, — сказала Милли. — Позавчера она вернулась. А вчера она обедала у своей племянницы и посвятила всех собравшихся за столом в историю, рассказанную герцогом.
А потом дамы, присутствовавшие за обедом, могли отравиться на вечеринки и балы, джентльмены — в свои клубы, и новость распространилась, как бубонная чума.
Венеции снова стало дурно. Но на этот раз у нее в желудке было пусто. Она стиснула зубы, борясь с приступом тошноты.
— И что, все думают, что он говорил обо мне?
— Многие.
— Ему поверили?
— Не все, — осторожно ответила Милли.
Значит, кто-то поверил.
— Он — самый завидный холостяк в королевстве, — продолжила Милли. — Ты — самая красивая женщина. И его обвинения в твой адрес… сама возможность подобных обвинений — уже сенсация.
У Венеции возникло ощущение, будто она погружается в зыбучие пески.
Хелена выглядела несчастной, как никогда в жизни.
— Все это…
Она осеклась, не закончив фразу. Сказать, что все это ее вина, значило бы признать, что у ее близких была причина увезти ее из страны.
Венеция встала.
— Герцог поступил опрометчиво. Наверное, он думал, что может позволить себе расслабиться, находясь так далеко от дома. Но, уверена, он уже осознал свою ошибку. Вряд ли такой человек, как он, станет устраивать бурю в стакане воды.
— Довольно снисходительный взгляд на его выходку, — заметил Фиц, войдя в комнату и остановившись рядом с женой.
— Просто я стараюсь судить о нем без предвзятости. Полагаю, он будет недоволен слухами почти так же, как мы, и не скажет ничего, что усугубило бы ситуацию.
— Его молчание окажется не менее проблематичным, — указала Хелена. — Он должен объявить, что слухи не соответствуют истине.