А затем, после обычных прелюдий и подкрадываний, своим острым шершавым языком буквально ввинчивался внутрь меня (правда, не совсем туда, куда я могла ожидать!) до тех пор, пока меня не разбирало, и я не начинала стонать и еще сильнее выпячивала ему свой зад... Из глаз у меня при этом почему-то лились слезы, все расплывалось, меня сотрясали судороги непередаваемого наслаждения... Потом, после всего, часто бывало стыдно, я отталкивала его, плакала, ругала извращенцем и старым развратником, пока он варил мне пельмени. Он скоро снова женился - ему негде было жить, квартиры и прописки у него не было, только мастерская. И его мерзкая молодая жена со своей дочкой меня терпеть не могли. Когда я звонила, они неизменно отвечали, что Павла Васильевича нет дома. Вот примерно тогда я, несмотря на все возможные и невозможные ухищрения, и забеременела. После врачей, больницы, слез матери - всех этих ужасов - я решила, что больше не стоит водиться с этим старым, неосторожным и лживым развратником. Мы сильно поссорились. Он, кажется, тоже был рад избавиться от меня - боялся новых осложнений, подлый трус! Через месяц я не выдержала - его "нет дома". Понятно. Потом еще и еще, и с тем же успехом. Один раз я вполне явственно услышала, как он говорил дочери своей Валентины: "Скажи ей, что меня нет дома". Я поехала в тот же вечер к мастерской и, выбив окна парой кирпичей, убежала. На следующий день он позвонил сам и предложил встретиться. Меня хватило на три дня. С тех пор я мирилась с ним и снова расставалась. Перед тем, как мы встретились, я с ним поссорилась опять... А вчера он позвонил... Я сказала, что нам не о чем говорить, а он жаловался на желудок, на то, что худсовет снова зарезал его интерьеры, что Валька плохо готовит. Сегодня позвонит опять. Мне стало его так жалко, я поняла, что никуда мне не деться... Вот только его Валентина - сволочь, и Диночка (доченька его) придурок, нос воротит. Ух, ненавижу их...
Она замолчала и как-то поникла, а я так и сидел обалделый, молча. Потом глотнул из бокала - мы пили немецкий вермут. Она вдруг встрепенулась:
- Наверное, я зря тебе это рассказала, ты меня будешь презирать, но мне не хотелось тебя обманывать, ты хороший парень и мне не... Ну, в общем. я хочу, чтобы ты знал... А вот этого, - она выразительно крутанула рукой, - у нас больше не будет...
- А как же это... ну, почему ж ты тогда, ну в подвале, меня выбрала?
Голос дрожал от какой-то глупой и отчаянной надежды. Она замялась:
- Ну... Ты только не обижайся, но ты меньше всех... ну, в общем, все быстро и небольно, а эти, как настоящие мужики. Я же знала, что ты такой хороший...
Дальше я уже не слышал. По-моему, я тогда немного съехал - по лицу, помню, что-то текло, я бежал по лестнице, хотя лифт был свободен, а она стояла в дверях квартиры и держала в руках мой шарф. Но вернуться я уже не мог... Лестница прыгала этажами вниз, и все новые витки пролетов вставали между нами, стены расстилались в бесконечный зеленоватый ковер. Как гнусные и плоские картонные декорации, мелькали ниши мусоропровода, бачки для пищевых отходов, размытые и бледные подобия людей. Взгляд смог остановиться только на замке дверей парадного. Через мгновение он приблизился, затем за доли секунды вырос, закрыл все поле зрения и вдруг пропал - вместо него плеснула резкая боль в плече и колене. На меня обрушилось небо и густая листва деревьев, бесшумно двигались прохожие - я был на улице.
В голове мучительно ныло, гулкая, ревущая на одной ноте, тишина давила на уши. Я не мог точно сказать: действительно ли я сейчас говорил с ней, или это все мне только кажется. Внезапно двор и деревья покачнулись и завалились набок - я подвернул ногу на ступеньке (зачем она здесь?), и это сотрясение все поставило на свои места.