На площади мы сгрудились вместе. Горда сразу же заявила, что поскольку она бесформенна, то она все еще несет ответственность. Она сказала, что занимает такую позицию из-за тех заключений, к которым она пришла в доме Сильвио Мануэля. Горда, казалось, ждала замечаний. Молчание остальных было для меня невыносимо. Я должен был сказать что-нибудь в конце концов.
– К каким заключениям ты пришла в этом доме, Горда? – спросил я.
– Думаю, все знают, к каким, – высокомерным тоном сказала она.
– Мы этого не знаем, – сказал я, – никто пока ничего не сказал.
– Мы знаем, что нам и не надо разговаривать, – сказала Горда.
Я настаивал на том, что такие важные вещи я не могу принять так просто, как само собой разумеющееся. Нам надо поговорить о наших чувствах. Что касается меня самого, то все, что я оттуда вынес, это опустошительное чувство печали и отчаяния.
– Нагваль Хуан Матус был прав, – сказала Горда. – мы должны были посидеть в том месте, чтобы освободиться. Я свободна теперь. Я не знаю, что произошло, но что-то было снято с меня, пока я там сидела.
Трое женщин с ней согласились. Трое мужчин – нет. Нестор сказал, что он был на грани того, чтобы вспомнить действительные лица, но что вне зависимости от того, как усердно он старался очистить свое поле зрения, что-то перекрывало его. Все, что он испытал, было чувством тоски и печали оттого, что он все еще находится в этом мире.
– Видишь, что я имею в виду, Горда? – сказал я.
Она, казалось, была недовольна. Она так надулась, как никогда на моей памяти. Или же я видел ее такую надутую когда-то раньше?
Она выступала перед группой. Я не мог уделять внимания тому, что она говорит. Я углубился в воспоминание, которое было бесформенным, но почти достижимым для меня. Чтобы эти воспоминания продолжались, я, казалось, нуждался в постоянном потоке слов Горды. Я был прикреплен к звуку ее голоса, к ее гневу. В какой-то момент, когда она начала остывать, я заорал на нее, что она строит из себя шишку. Она действительно взволновалась. Я следил за ней какое-то время. Я вспоминал другую Горду, другое время: сердитую толстую Горду, толкавшую меня в грудь кулаками. Я вспомнил, как смеялся над ее гневом, потешаясь над ней, как над ребенком. Воспоминание окончилось в тот момент, когда замолк голос Горды. Она, казалось, поняла, что я делал.
Я обратился ко всем им и сказал, что мы находимся в опасном положении: что-то неизвестное нависло над нами.
– Оно не нависло над нами, – сухо сказала Горда, – оно нас уже ударило. Я полагаю, ты знаешь, что это.
– Я не знаю и полагаю, что говорю не только за себя, но и за остальных мужчин, – сказал я.
Трое Хенарос согласились кивком головы.
– Мы жили в этом доме, пока мы были на левой стороне, – объяснила Горда. – я любила сидеть в том алькове и плакать, потому что не знала, что делать. Я думаю, что если бы осталась в этой комнате чуть дольше, то вспомнила бы все, но что-то вытолкнуло меня оттуда. Я также сидела обычно в той комнате, когда там бывали еще люди. Но я не могу вспомнить их лица. Но другие вещи прояснялись, пока я там сидела сегодня. Я бесформенная. Ко мне приходит все. И плохое и хорошее. Я, например, схватила свое старое раздражение и желание браниться. Но также я выхватила и кое-что другое, хорошее.
– Я тоже, сказала Лидия хриплым голосом.
– Что это за хорошие вещи? – спросил я.
– Я думаю, что неправа в своей ненависти к тебе, – сказала Лидия. – моя неприязнь не дает мне улететь. Так мне говорили все в той комнате, и мужчины, и женщины.
– Что за мужчины и что за женщины? – спросил Нестор испуганно.
– Я там была, когда они были там. Это все, что я знаю, – повторила она.
– А ты, Горда? – спросил я.
– Я уже говорила тебе, что не могу вспомнить какие-либо лица или что-либо специфическое, – сказала она, – но одно я знаю: что бы мы ни делали в этом доме – это было на левой стороне. Мы пересекали или кто-то заставлял пересекать нас параллельные линии. Те непонятные воспоминания, что к нам приходят, идут из того времени, из того мира.
Без какой-либо словесной договоренности мы покинули площадь и направились к мосту. Лидия и Горда побежали впереди нас. Когда мы их нагнали, то обнаружили, что они стоят на том самом месте, где раньше оставались мы.
– Сильвио Мануэль – это тьма, – прошептала Горда мне с глазами, прикованными к противоположной стороне моста.
Лидия тряслась. Она тоже попыталась заговорить со мной, но я не мог понять, что она бормочет.
Я подтолкнул их обратно, прочь с моста. Кругом шло множество людей, но никто не уделял нам никакого внимания. Мы сели на землю в нескольких метрах от моста. Я думал, что если мы сможем собрать по крупицам все, что каждый из нас знает об этом месте, то мы сможем составить что-либо, что поможет нам решить нашу дилемму.
– Кто такой Сильвио Мануэль? – спросил я Горду.
– Я никогда до этого не слышала этого имени, – сказала она. – я не знаю этого человека, и в то же время я знаю его. Что-то похожее на волны находит на меня, когда я слышу это имя. Жозефина назвала мне это имя, когда мы были в доме. С той самой минуты разное стало приходить мне на ум и на язык, само собой, как у Жозефины. Никогда не думала, что доживу до такого, чтобы оказаться похожей на Жозефину.
– Почему ты говоришь, что Сильвио Мануэль – это темнота? – спросил я.
– Представления не имею, – сказала она. – однако все мы здесь знаем, что это правда.
Она подтолкнула женщин, чтобы те заговорили. Никто не произнес ни слова. Я выбрал розу. Она собиралась что-то сказать три-четыре раза. Ее тельце содрогнулось.
– Мы пересекли этот мост и Сильвио Мануэль ждал нас на той стороне, – сказала она еле слышным голосом. – я шла последней. Когда он пожирал остальных, я слышала их вопли. Я хотела убежать, но этот дьявол, Сильвио Мануэль, был с обеих сторон моста. Некуда было спастись.
Горда, Лидия и Жозефина согласились. Я спросил, было ли это прямым и точным воспоминанием о чем-то или простым ощущением. Горда сказала, что для нее это было в точности так, как сказала Роза: совершенно ясным воспоминанием. Остальные двое с ней согласились.
Я недоумевал, что же было с людьми, живущими у моста. Если женщины кричали так, как рассказывала Роза, то прохожие должны были это слышать. Вопли вызвали бы тревогу. На секунду я почувствовал, что весь город должен был быть в заговоре. Озноб прошел по моему телу. Я повернулся к Нестору и прямо выразил все, что чувствовал.
Нестор сказал, что нагваль Хуан Матус и Хенаро были действительно воинами высших достоинств, и, как таковые, они были совсем одинокими существами. Их контакты с людьми были один-на-один. Не было такой возможности, чтобы целый город или хотя бы люди, живущие около моста, с ними стакнулись. Для того, чтобы это было возможно, все эти люди должны были бы быть воинами – вероятность крайне ничтожная.
Жозефина с ухмылочкой начала кружить вокруг меня.
– У тебя определенно есть нахальство, – сказала она. – притворяешься, что ничего не знаешь, а сам был здесь. Это ты привел нас сюда! Это ты толкал нас на этот мост! – в глазах женщин зажглась угроза.
Я повернулся к Нестору за помощью.
– Я ничего не помню, – сказал он. – это место меня пугает. Вот все, что я знаю.
С моей стороны обращение к Нестору было блестящим маневром. Женщины набросились на него.
– Конечно, ты не помнишь! – визжала Жозефина. – все мы были здесь. Что ты за глупый осел?!
Мои расспросы требовали порядка. Я увел их прочь от моста. Я думал, что, будучи активными людьми, они смогут более расслабиться, если будут двигаться и разговаривать на ходу вместо того, чтобы сидеть на месте, как предпочел бы я.
Когда мы пошли, гнев женщин утих так же внезапно, как и возник.
Лидия и Жозефина стали еще более разговорчивыми. Они вновь и вновь высказывали свое чувство, что Сильвио Мануэль был пугающей фигурой.
Тем не менее никто из них не припомнил, чтобы физически потерпел какой-нибудь урон. Они только помнили, что были парализованы страхом. Роза не сказала ни слова, но знаками выражала свое согласие со всем, что говорили другие. Я спросил их, была ли это ночь, когда они пытались перейти мост. И Лидия, и Жозефина сказали, что был ясный день.
Роза прочистила горло и сказала, что это было ночью. Горда пояснила разногласие, сказав, что это были утренние сумерки, может быть, время как раз перед ними. Мы достигли конца коротенькой улочки и автоматически повернули назад, к мосту.
– Это же так просто, – сказала Горда внезапно, как если бы она это только что обдумывала. – мы пересекли или, вернее, Сильвио Мануэль заставил нас пересекать параллельные линии. Этот мост – место силы. Дыра в этом мире. Вход в другой мир. Мы прошли в этот вход. Должно быть, проходить было больно, так как мое тело боится. Сильвио Мануэль ждал нас с другой стороны. Никто из нас не помнит его лица, так как Сильвио Мануэль – это темнота. И он никогда не покажет свое лицо. Мы могли видеть только его глаза.