Затем она подняла свою прекрасную голову и, пожимая руку Ирены, которую она уже не выпускала из своих рук, прибавила:
— До тех пор, пока ты думала… что этот человек в согласии со мной, что он именно тот, кого я выбрала тебе в супруги, я понимаю твое молчание… Но когда ты с ним уехала, возможно ли, Ирена, чтобы ты не думала о моем отчаянии? Я могла счесть тебя умершей… Хоть бы из жалости ко мне написала несколько строк, что ты жива.
— Но я писала тебе несколько раз! — поспешно прервала ее удивленная Ирена.
— Я не получала ни одного письма…
— Это невозможно!
— Кто отправлял эти письма на почту?
— Он брал это на себя! — отвечала Ирена, внезапно смущаясь.
— В таком случае я понимаю, — сказала Анжель, едва сдерживая злобу. — Он их прятал или бросал в огонь! Но тебя должно было удивлять мое молчание… молчание твоей матери.
— Я думала, что ты очень на меня сердишься.
— Ага, да… это он так объяснил тебе.
Ирена не отвечала…
— И ты думала, что он на тебе женится? — снова заговорила Анжелика Сигизмундовна.
— Да, я это думала… мне даже казалось первое время, что мы обвенчаны…
Лицо Ирены приняло выражение, красноречиво говорившее, что она о чем-то старается вспомнить.
Ей, видимо, не удалось, она сделала досадливое движение.
— Но больше я этого не думаю…
— С каких пор?
— С того дня, как он объяснил мне закон того общества, к которому он принадлежит, просил не требовать от него невозможного, принести эту жертву за его любовь… а теперь…
— Когда ты узнала, кто твоя мать!
— Я больше не имею надежды!
— Ты, стало быть, ее имела? — произнесла Анжель.
— Это было безумием, я знаю…
— Бедное дитя! Ты его не знала… Ты не знаешь людей… мужчин… Теперь моя очередь говорить.
VIII КЛЯТВА АНЖЕЛЬ
Анжелика Сигизмундовна начала после нескольких минут размышления.
— Бедное дитя, ты жертва, а не виноватая. Впрочем, если бы даже ты и была виновата, то не мне упрекать тебя в этом… Не мне упрекать мою дочь в том, что у нее есть любовник.
Она разразилась нервным смехом.
— Мама, не смейся так! — проговорила Ирена. — Мне это тяжело слышать.
— Да, ты права… Впрочем, это не то, что я хотела тебе сказать. Я также не имею намерения извиняться, защищаться или оправдываться в твоих глазах. Только верь мне, Рена, у меня тоже была невинная молодость, чистое сердце, подобное твоему, честные мечты. Я не родилась такою, какою меня сделала жизнь, и если бы в известный момент я встретила на пути своем сердечного, благородного человека, то не была бы теперь… кокоткой…
Она через силу выговорила последнее слово и затем продолжала задумчиво, как бы говоря сама с собой:
— Может быть, я после того и встречала, но уже было поздно… Я их не была достойна. Привычка, ненависть, потребность отплачивать презреньем за презренье, быть неумолимой в отношении всех, какими были все относительно меня, — все это испортило и ожесточило мою душу. Любить, любить… я сначала боялась, а потом… не могла. Во мне оставалось только одно чувство, от которого я не краснела — моя любовь к тебе. Чем ниже я падала, тем выше я хотела поставить тебя, отстраняя от тебя позор и страдания жизни, подобной моей. Меня презирали, для тебя я хотела всеобщего уважения. Ты была светлой точкой моего существования, звездой, сияющей на небе во время бури и грозы и напоминающей, что за темными тучами есть еще бесконечная синева. Это давало мне силы жить, и это также увлекало меня глубже в грязь. Одна, без тебя, я давно бы. утомленная своим отвратительным ремеслом, покончила бы со своим жалким существованием.
И громко, как бы вне себя, она вскрикнула:
— О, ты не знаешь, что за ад увеселять других, что за каторга в этом беспрерывном празднике.
При виде смущенного взгляда своей дочери она вдруг успокоилась.
— Но я тебе сказала, — продолжала она с некоторым колебанием, — я не могла тебя спасти иначе как посредством денег. Не будучи в состоянии дать тебе положение, мне нужно было дать тебе богатство, могущее упрочить твою будущность, подкупить тех, кто бы захотел заглянуть в твое прошлое. Видишь ли, Рена, надо прожить так, как прожила я, там, где я жила, видеть то, что я видела, знать закулисную жизнь людей так, как я ее знаю, и интимную сторону самого высшего общества, чтобы иметь верное представление о могуществе золота, знать, что все можно купить и прикрыть.
— Итак, — продолжала она, вдруг изменяя тему разговора, — я также была молодой невинной девушкой. Моя мать…
Она побледнела.
Холодный пот выступил на лбу Анжель при последних словах, произнесенных глубоким голосом.
— А твой отец? — спросила Ирена.
— Мой отец, я его не знала…
Она задумалась и молчала, устремив взор в далекую точку, видимую ей одной.
Ирена посмотрела на нее.
При этом взгляде несчастная женщина быстро вернулась к действительности.
— Я любила, — вдруг сказала она. — Меня также соблазнили. Я покинула дом, Россию, в своем слепом безумии считая себя любимой, доверившись человеку, первому заговорившему мне о любви. Я носила уже тебя под сердцем… когда он… бросил меня…
— Мой отец?.. Жив? — спросила дочь.
Анжелика Сигизмундовна посмотрела на нее почти суровым взглядом.
— Он умер! — отрезала она.
— Ах! — вскрикнула Ирена, испуганная выражением лица своей матери.
— Не спрашивай меня, как он умер, — прибавила Анжель. — Тебе не нужно знать этого. Ты его никогда не знала, так же как и он тебя никогда не видел. Он умер еще до твоего рождения. Он искупил свою вину легче, чем я! — заключила она со злобным смехом, в приливе жажды мести, которую сама смерть не могла утолить.
— Но не в этом дело. Я хотела тебе сказать, что после моего первого проступка я стала тем, что я есть, и ты, полюбив одного человека и сделавшись его жертвой, также не избежишь своей судьбы… нет состраданья, нет будущности, нет извинения для обесчещенной девушки, если она бедна… Если она богата, если она принадлежит к высокопоставленной семье, о, тогда другое дело — ей найдут мужа, поймают его, если он не идет добровольно, тем дело и кончается. Но для такой девушки, как я, без средств, без семьи, нужно было умирать в нищете или сделать то, что я сделала. Приходилось бороться… я боролась! Работать… я работала…
Выражение глубокого презрения и отвращения скользнуло по бледному лицу Анжель.
— Видишь ли… мужчины… нужно их знать так, как я их знаю, чтобы оценить по достоинству, видеть их в продолжение двадцати лет у своих ног или в своих объятиях… чтобы судить о них… Все они только… животные…
— Ах, мама, — прошептала Ирена, — если бы свет был таков, невозможно было бы жить.
— Я тоже так думала, — отвечала Анжелика Сигизмундовна. В ее голосе прозвучала суровая нота.
— Бывают, впрочем, исключения, я это знаю, — смягчилась она, — я для тебя мечтала о таком исключении. Там и сям еще можно встретить мужчину, умеющего любить и достойного такого ангела, как ты. Такого я, может быть, для тебя и нашла бы. Если бы даже я и ошиблась… что ж, ты все-таки была бы богата и замужем, другими словами, пользовалась бы всеобщим уважением.
Слезы выступили на ее глазах.
— Тебя обманули, тебе солгали, не роскошь тебя ослепила, ты представила себе, что этот человек и есть твой будущий супруг, избранный мною. Но что же из этого? Как бы ты ни была, в сущности, чиста — это не может тебя спасти. Ты, как и другие, бесповоротно пойдешь по моему скользкому пути. Мужчины это знают, несмотря на то, что это те самые мужчины, у которых были матери, сестры и у которых будут дочери… нет между ними ни одного, не способного на это преступление после лишнего бокала шампанского, или просто из тщеславия… Все эти франты, высокопоставленные люди, аристократы, которых ты видела у Доры, куда тебя повез этот негодяй, — все они нас презирают и в то же время боготворят, бросают в нас грязью и золотом и делают нас такими, какие мы есть… Разве не справедливо отплачивать им разорением за позор… Они сами сделали нас скверными и бездушными эгоистками, подобными себе.
Ирена смотрела на мать, многого не понимая, но как-то инстинктивно приходя в ужас от ее речей.
— Но я здесь, — продолжала Анжель, — и все еще может быть поправлено.
— Поправлено? — повторила Ирена, вздрагивая. — Нет, никогда, теперь я не буду его женой.
— Его женой! — вскричала Анжелика Сигизмундовна. — Почему ты говоришь "теперь"? Потому, что ты моя дочь?
Молодая женщина пожала плечами.
— Думаешь ли ты, чтобы он когда-нибудь рассчитывал дать тебе свое имя? Думаешь ли ты, что он это сделал бы, если бы ты и не была моей дочерью! Ты его не знаешь! Он никогда не любил тебя… ни на минуту, ни на секунду — он это сделал частию из тщеславия, частию из мести. Ведь он меня ненавидит, и я также ненавижу его. И это будет ему дорого стоить, когда-нибудь я ему отомщу.