– Забыли нас, Сапёр, а? – спрашивал Чемерис и, размеренно поглаживая крупную голову овчарки, приговаривал: – Ничего, Сапёр, будет и на нашей улице праздник.
Но, видимо, капитан Чемерис и сам не верил в свои слова.
И всё же праздник наступил, но лишь для Сапёра. Это произошло зимой, в феврале, в районе Витебска. Рота Чемериса восстанавливала повреждённое артиллерийским обстрелом минное поле перед нашим передним краем. Дивизия занимала оборону в небольшом районе, прозванном солдатами чёртовым мешком. День и ночь среди голых, изрытых окопами высот и в топкой низине с поредевшей, иссечённой и изрубленной рощицей рвались снаряды и тяжёлые мины.
Капитан Чемерис с солдатами работал на нейтральной полосе. Сапёр, по обыкновению, ожидал своего хозяина в первой траншее, примостившись рядом с наблюдателем, солдатом Расторгуевым. (Расторгуев страдал ревматизмом и не мог ходить на задания.)
В четыре часа утра пришёл повар ефрейтор Аплачкин. Он и в окопе держал себя, как некогда у раскалённой плиты, – откинув назад голову. Аплачкин сбросил с плеч термос с горячим чаем и, тяжело отдуваясь, стал свёртывать цигарку.
– Почта так и не приходила? – спросил Расторгуев.
– Принёс, – ответил, придыхая, Аплачкин и достал из-за пазухи тощую пачку конвертов.
Овчарка подняла голову и уставилась на Аплачкина.
– Есть, – успокоил тот. – И капитану нашему, Чемерису, есть.
Услышав знакомое имя, Сапёр нетерпеливо толкнул носом в грудь сидевшего на корточках Аплачкина. Тот опрокинулся на спину.
– Обалдел, что ли? – разозлился Аплачкин.
Но Сапёр продолжал наступать молча, без единого звука, только обнажив острые клыки. Хвост поднялся и загнулся кверху.
– Будь ты неладен… – выругался Аплачкин и, перебрав пачку, протянул письмо.
Сапёр мягко схватил конверт и лёгким прыжком вскочил на бруствер.
– Куда! – опомнился Аплачкин, но Сапёр уже исчез в темноте.
– Эх, Ефим Михайлович, – в сердцах сказал Расторгуев, – загубили вы Сапёра, подорвётся он. Мин тут, наших и германских, как пшена в вашем рататуе.
Но Сапёр, продвигаясь по следу хозяина, благополучно миновал все опасности. Там, где след превращался в сплошную борозду, Сапёр прижимался и полз.
Чемериса неожиданно ударили по ноге, и он оглянулся. Позади темнела огромная голова с острыми ушами. Два мерцающих глаза и что-то белое, плоское. Чемерис сразу понял, в чём дело, и, притянув к себе голову овчарки, шепнул в самое ухо:
– Дай.
Чемерис на ощупь убедился, что в руках у него толстое письмо, и спрятал его через отворот полушубка в гимнастёрку. «Дорогой ты мой Сапёр! – ласково подумал Чемерис. – Спасибо тебе». И жестом приказал: «Назад, место!»
– Ползёт кто-то, – предупредил Расторгуев.
Аплачкин встал рядом и тоже всмотрелся в темень. Наконец и он разглядел что-то чёрное, быстро выраставшее на светлом снежном настиле. Вот вспыхнули и снова погасли два огонька. «Сапёр!» – облегчённо вздохнули оба солдата. Через минуту Сапёр сидел рядом, высунув трепещущий язык.
– Вот сукин сын! – беззлобно выругал Сапёра Аплачкин и погладил жёсткую шерсть на холке.
Овчарка, чувствуя недавнюю вину, разрешила приласкать себя, затем улеглась и зажмурила глаза.
Прошло с полчаса, когда Сапёр вдруг встрепенулся и завилял хвостом.
– Наши идут, – уверенно сказал Расторгуев.
…Самодельная жестяная кружка из консервной банки давно перестала дымиться в ногах капитана Чемериса, а он, привалившись к мёрзлой глине окопа, прикрыв полой измазанного полушубка жёлтый свет фонарика, всё читал и перечитывал длинное, самое длинное за всю войну письмо.
Сапёр преданно и довольно следил за хозяином, ожидая заслуженной благодарности. Он несколько раз тронул лапой сапог, пока Чемерис не обратил на него внимание.
– Хорошо, Сапёр. Хорошо…
И Чемерис погладил массивную голову Сапёра.