— Ты серьезно? — Догадайся. Он услышал, что она глубоко вздохнула.
— В «Пантагрюэле». В девять. Ты заказываешь столик.
— Будет сделано.
— Ты понимаешь, что это безрассудно?
— Кого это волнует? — сказал Эблинг.
Она рассмеялась и положила трубку.
В эту ночь он впервые за долгое время снова прикоснулся к жене. Поначалу она была озадачена, потом спросила, что с ним и не выпил ли он, потом уступила. Продолжалось это недолго, и пока он чувствовал ее под собой, ему казалось, что они делают что-то неприличное. Она похлопала его по плечу: ей нечем дышать. Он извинился, но прошло еще несколько минут, прежде чем он отпустил ее и откатился в сторону. Эльке зажгла свет, посмотрела на него с упреком и удалилась в ванную. Конечно, он не пошел в «Пантагрюэль». Целый день он держал телефон выключенным, а в девять вечера сидел с сыном перед телевизором и смотрел футбольный матч второй лиги. Он ощущал электрическое покалывание, ему казалось, будто его двойник, его представитель в другой вселенной, как раз сейчас входит в дорогой ресторан, встречается с высокой красивой женщиной, которая внимательно вслушивается в его слова, смеется, когда он произносит что-то остроумное, и чья рука время от времени словно случайно касается его руки.
В перерыве матча он спустился в подвал и включил телефон. Никаких сообщений. Он подождал. Никто не звонил. Только через полчаса он снова выключил телефон и пошел спать; он не мог больше делать вид, что его интересует футбол.
Заснуть не получалось, сразу после полуночи он встал и побрел, босиком и в майке, обратно в подвал. Включил телефон. Четыре сообщения. Прежде чем он успел их прослушать, кто-то позвонил.
— Ральф, — сказал мужчина. — Извини, что я так поздно… Но это очень важно! Мальзахер настаивает, чтобы вы встретились послезавтра. Весь проект зашатался! Моргенхайм тоже там будет. Ты ведь понимаешь, что поставлено на карту!
— Мне плевать! — сказал Эблинг.
— Ты спятил?
— Утрясется как-нибудь.
— Ты вправду сумасшедший!
— Моргенхайм блефует, — сказал Эблинг. — Храбрости тебе не занимать!
— Да, — сказал Эблинг, — это так. Только он собрался прослушать сообщения, как телефон снова зазвонил.
— Тебе не стоило так поступать! — голос у нее был хриплый и сдавленный.
— Если бы ты знала, — сказал Эблинг. — У меня был ужасный день.
— Не лги. — Зачем мне врать?
— Это ведь из-за нее! У вас… все опять… закрутилось? Эблинг молчал.
— Сознайся хотя бы!
— Не дури!
Он спрашивал себя, какую женщину из тех, голоса которых он знал, она имеет в виду. Ему хотелось бы побольше знать о жизни Ральфа; в конце концов в какой-то степени она стала и его жизнью. Что Ральфу нравилось, чем он жил? Почему одни получают все, а другие мало; кому-то удается очень многое, а другим ничего, и это не связано ни с какими заслугами?
— Извини, — тихо произнесла она. — С тобой часто бывает… трудно.
— Я знаю.
— Но ты… ты ведь не такой, как другие.
— Я с удовольствием стал бы как все, — сказал Эблинг. — Но я никогда не знал, как это сделать.
— Значит, завтра?
— Завтра, — сказал Эблинг.
— Если ты опять не придешь, все будет кончено.
Беззвучно пробираясь наверх, он думал о том, есть ли этот Ральф на самом деле. Неожиданно ему стало казаться невероятным, что Ральф где-то там существует, занимается своими делами и ничего о нем не знает. Ведь очень может быть, что жизнь Ральфа с самого начала была предназначена для него, может, только по случайности они обменялись судьбами.
Снова зазвонил телефон. Он поднял трубку, выслушал несколько фраз и воскликнул:
— Отменить!
— Как, извини? — испуганно спросил женский голос. — Он специально приехал, мы так долго добивались этой встречи, чтобы…
— Я могу обойтись без него. О ком могла идти речь? Он бы многое дал, чтобы узнать это.
— Нет, не можешь!
— Увидим.
Эйфория, какой он не знал прежде, переполняла его.
— Если ты так считаешь.
— Конечно, считаю!
Эблинг боролся с искушением спросить, о чем, собственно, речь. Он обнаружил, что может говорить что угодно, пока не задает вопросов, но люди сразу начинают что-то подозревать, как только он пытается что-то узнать. Вчера женщина, хриплый голос которой особенно нравился ему, так прямо и сказала, что он не Ральф, — и только из-за того, что он спросил, где именно в Андалусии они были в то лето три года назад. Он, наверное, так никогда ничего и не узнает об этом человеке. Однажды он остановился перед афишей нового фильма с Ральфом Таннером и на пару головокружительных секунд представил себе, что у него, возможно, номер телефона этого знаменитого актера, что именно с его друзьями, коллегами и любовницами он говорит уже неделю. Почему бы и нет: голоса у него с Таннером похожи. Он покачал головой и, криво усмехнувшись, пошел дальше. Все равно долго это продолжаться не может. Он не строил иллюзий, рано или поздно ошибку исправят, и телефон замолчит.
— Ах, это опять ты. Я не смог прийти в «Пантагрюэль». Она снова здесь.
— Катя? Ты имеешь в виду… ты снова с Катей?
Эблинг кивнул и записал имя на листке бумаги. Он предполагал, что женщину, с которой он сейчас говорил, зовут Карла, но у него было слишком мало косвенных доказательств, чтобы осмелиться так назвать ее. К сожалению, никто теперь не говорит своего имени, когда звонит по телефону: номера высвечиваются на экране, и все исходят из того, что другой человек знает, кто ему звонит, перед тем, как взять трубку.
— Этого я тебе не прощу.
— Мне очень жаль.
— Вздор. Ничуть тебе не жаль.
— Ну да, — Эблинг улыбнулся и прислонился к боковой стенке икейского шкафа.
— Может, и нет. Катя удивительная.
Она покричала немного. Она ругалась и угрожала, а потом еще и расплакалась. Но ведь эту путаницу в конце концов устроил Ральф, у Эблинга не было причин испытывать угрызения совести. Сердце у него колотилось, пока он слушал ее. Никогда еще не приближался он так близко к душе волнующейся женщины.
— Возьми себя в руки! — резко сказал он. — Ничего бы не вышло, ты же отлично понимаешь!
После того как она положила трубку, он еще постоял с чувством легкого головокружения, прислушиваясь к тишине, словно откуда-то еще могли донестись рыдания Карлы.
Столкнувшись на кухне с Эльке, он остановился в удивлении. На мгновение ему показалось, что она из другой жизни или из сна, не имеющего никакого отношения к реальной жизни. И в эту ночь он прижал ее к себе, и она, колеблясь, опять уступила, и в это время он представлял себе Карлу, беспомощную от страсти. На следующий день, оставшись дома один, он впервые перезвонил по одному из номеров:
— Это я. Хотел только узнать, все ли в порядке.
— Кто говорит? — спросил мужской голос.
— Ральф!
— Какой Ральф? Эблинг быстро прервал звонок, потом попробовал другой номер.
— Ральф, боже мой! Я вчера пытался тебе… Я сделал… Я…
— Спокойно, — сказал Эблинг, разочарованный, что это была не женщина.
— Что такое?
— Я так больше не могу.
— Тогда перестань.
— Нет никакого выхода.
— Всегда есть, — Эблинг зевнул.
— Ральф, ты что, хочешь мне сказать, что я должен сделать выводы? Что я должен пойти до конца?
Эблинг переключал телевизионные каналы. Но ему не везло — казалось, везде показывают одни только концерты народной музыки и столяров, обрабатывающих деревянные плашки, да повторяют сериалы восьмидесятых годов — унылая послеобеденная программа. Как он вообще может это смотреть, почему он дома, а не на работе? Он не знал. Может быть, чтобы он просто забыл пойти туда?
— Я проглочу всю пачку!
— Давай, вперед, — Эблинг потянулся за книгой, лежавшей на столе.
«Путь Я к себе» Мигеля Ауристоса Бланкоса. На обложке солнечный диск. Это была книга Эльке. Эблинг брезгливо отложил ее.
— Тебе всегда все достается, Ральф. Ты получаешь все. Ты понятия не имеешь, что значит всегда быть вторым. Всегда одним из многих, всегда третьего сорта. Ты не знаешь!
— Так и есть.
— Я вправду это сделаю! Эблинг отключил телефон — на случай, если этот жалкий человек ему перезвонит. Этой ночью ему снились зайцы. Они были большие, смотреть на них было не смешно, они появлялись из лесной чащи и были похожи скорее на грязных оборванцев, чем на славных зайчиков из мультфильма, и смотрели на него светящимися глазами. В чащобе у него за спиной раздался треск, он вздрогнул, и его движение нарушило все, действительность распалась, и он услышал, как Эльке говорит, что это невыносимо, как можно так громко дышать, когда же у нее наконец будет своя спальня.
На другое утро телефон молчал. Эблинг ждал и прислушивался, но тот не хотел звонить. Когда наконец после обеда раздался звонок, это оказался просто начальник, который хотел знать, почему Эблинг не приходил в последние два дня, чем он заболел и где его больничный. Эблинг извинился, для верности покашлял, и когда начальник сказал, мол, ничего страшного, бывает, не стоит беспокоиться, ведь он уважаемый сотрудник, они знают ему цену, от ярости у него на глазах выступили слезы.