Разве только лицо и силуэт утром, среди участников погребального шествия. Тем не менее он машинально обернулся к мосту, к узкой улочке.
- Она плачет? - спросил он.
- Нет!
- А что делает?
- Ничего... Посуду моет...
Он сел за руль и слегка нажал на клаксон, потому что перед машиной стояли люди.
- Знаешь, а траур тебе не идет... - бросил он, думая о чем-то другом.
Потом, кинув последний взгляд на другую сторону моста, он вдавил педаль газа и принялся насвистывать.
- Ты едешь в Порт?
Брившийся перед зеркалом Шателар что-то пробурчал в ответ.
- А меня ты опять не возьмешь с собой?
Было, вероятно, между девятью и десятью утра. В окно Шателар видел набережные Шербура, с них уже схлынуло утреннее оживление рыбного порта, а ни для чего другого они и не были нужны.
День стоял пасмурный, пришла пора повседневных забот, и если приоткрывалась дверь, Шателар слышал, как в кафе его гарсоны приготавливали оконную замазку из древесных опилок и испанских белил.
- Ты все не можешь разобраться с моей сестрой? - зевая, спросила Одиль.
Ее уже привычно вялый голос становился еще более вялым, когда она лежала в постели. Для нее постель имела совсем другой смысл, чем для кого бы то ни было.
Одиль вообще-то не страдала привередливостью, она не придавала особого значения нарядам, ей так и не удалось научиться правильно пользоваться губной помадой и пудрой; она вовсе не была скупой и даже не знала, сколько денег у нее в сумочке, которую всюду забывала. Одиль не имела ни пороков, ни честолюбия.
Правда, с тринадцати до двадцати трех лет она вставала каждое утро, летом и зимой, в пять утра по дребезжащему будильнику и с голыми ногами, не почистив зубы, с ничего не соображающей головой и неловкими движениями в течение десяти лет готовила для других кофе, нагревая комнаты, перед тем как они все собирались с духом и вылезали из постели, и начищая обувь, чтобы стряхнуть остатки сна.
И вот только по этой причине, и никакой другой, Одиль стала любовницей Шателара, как она стала бы любовницей любого другого. Она оставалась в постели, где все еще ощущался мужчина. Она смотрела, как зимним утром он одевается, и говорила без особой убежденности:
- Почему это за целую неделю ты ни разу не захотел меня взять с собой?
- Да потому, что ты и в полдень не была бы готова!
И это тоже правда. Шателар, ложившийся в два или три часа, потому что после кино всегда должен был с кем-нибудь увидеться, спал мало, но, однако, умывшись холодной водой, приходил в боевое настроение и переполнялся жизненной энергией.
Его квартира была старой и словно деревенской, без удобств и даже без настоящей ванной, в то время как располагавшееся на первом этаже кафе являлось одним из самых современных в Шербуре, а на втором этаже около бильярдов сверкали мозаичные столики. Именно Шателар все это и устроил, как только четыре года назад унаследовал от своего дядюшки кафе, которое тогда было весьма старым и ничем не отличалось от других кафе на набережной. Рядом он устроил еще и кинотеатр, который называли Бонбоньеркой. Он подобрал туда фиолетово-красный бархат, мягкое освещение, зеркала в рамках под кованое железо, но ему никогда и в голову не приходило поменять хоть что-то в своем жилье.
Таков уж он был. Он мог потратить две тысячи франков на костюм и дать ему погибнуть под дождем или бросал пиджак, скрученный в комок, в свою машину.