— А вы, господин унтер, не забыли, как собрания в колхозе ведутся?! — задорно крикнули из толпы.
Все уже знали, что Мартенс бывший колхозный конюх. Раздался смех.
Мартенс козырнул власовцу, уступил ему свое место и отошел.
Власовцы вышли на середину круга все вчетвером. Один из них, покряжистее и постарше возрастом, в капитанских погонах, торжественно поднял руку.
— Товарищи! — произнес капитан-власовец.
В ответ грянул неудержимый хохот в полтысячи голосов.
Тот растерянно оглянулся, недоуменно пожал плечами, развел руками, показывая, что не понял причину общей веселости.
— Какие же мы с тобой, сука, товарищи! — крикнул кто-то из собранных на «беседу».
— Вы же русские люди? — спросил капитан.
— Советские! — выкрикнули из толпы.
— И я советский! — отозвался власовец.
— Немецкий, — возразили ему.
— Товарищи, слушайте, что я скажу! — стараясь перекричать гул, надрывался оратор.
Соловей, соловей, пташечка... —
запел кто-то звонко и тоненько.
Канареечка жалобно поет! —
подхватили несколько голосов. И вот загремели всем хором:
Раз! Два! Горе не беда!
Канаре-ечка жалобно поет!
— Я вам хочу сказать... — в паузе выкрикнул власовец.
Соловей, соловей, пташечка-al.. —
грянули снова все разом.
— Сволочь! — во всю глотку закричал власовский лейтенант, вступаясь за капитана. — К командирскому званию нет у вас уважения!
Но «канареечка» продолжала заливаться по-прежнему беспечно и весело. Никто никогда не мог бы представить себе, до чего издевательски презрительно, уничтожающе, как пощечина, убийственно может звучать простая, всем знакомая и бессмысленная солдатская песенка.
Власовский капитан плюнул и вышел из круга, за ним остальные его компаньоны.
— Дешево отступился! Я бы гнал такого фиговского агитатора! — ядовито заметил кто-то вослед.
— Со скотами беседовать! — задержавшись, со злостью повернулся власовец.
Широка страна моя родная —
оглушительно зазвенел хор голосов.
Они стояли, не нарушая круга, и пели все время, пока Мартенс и разъяренные власовцы шагали к воротам лагеря
Пленные чувствовали сейчас себя победителями, и наплевать им было на кары, которые могут на них обрушиться. Да и что могут сделать? В карцер всех не упрячешь. Лишат на сегодня ужина? К голоду уж давно привыкли, а водичка под громким названием «кофе», которую наливают на ужин, никого не порадует.
Что можно делать еще? Потребовать выдать зачинщиков? Давно уже испытали фашисты, что этого не добьешься...
Пленные продолжали петь советские песни и с каждой новой песней теснее и теснее чувствовали локоть друг друга, забыли даже про ветер и про мороз. Только искоса наблюдали за воротами лагеря и за дверями комендатуры.
Вот вышли власовцы и направились обратно в форлагерь в сопровождении все того же Мартенса, а из барака комендатуры две-три минуты спустя появился обер-фельдфебель с кучкой солдат.
Не сговариваясь, не перекинувшись словом, все продолжали петь, как будто лишь для того и были сюда собраны распоряжением гауптмана гестапо.
Возглас «ахтунг» прервал их пение. Всех повели по рабочим местам, разделив по обычным командам
— Отмена Николину дню, товарищи! — крикнул кто-то из пленных
— Was ist das Sollowey? — с усмешкой в глазах спросил переводчика солдат-конвоир железнодорожной команды: — Wie singen sie? [Что такое «соловей»? Как они поют?]
Nachtigall, Nachtigall Vogelchen!
Kanarichingen, jemmerhches singtl
(Импровизированный перевод той же песенки на немецкий язык)
пропел экспромтом переводчик станционных грузчиков.
— Schon, gut! [Прекрасно, хорошо!] — одобрил солдат и вдруг не выдержал, рассмеялся...
— Чудак ваш фюрер, чего ведь затеял: дохлой собакой живых зайцев травить! — сказал солдату Федот Задорожный.
Переводчик услужливо перевел.
— Mit kremeren Hund? [Дохлой собакой?] — оживленно усмехнулся солдат, однако же, сообразив, что шутка задела не только власовцев, но и «фюрера», вдруг отчужденно нахохлился и закричал: — Tempo, tempo!..
И даже работа казалась им в этот день не тяжелой — такой все испытывали хороший, веселый подъем.
Об этой пощечине власовцам шли толки с неделю.
— А что, Левоныч, не сорваться ль нам разом полной командой в побег, чтобы знали фашисты, как к нам засылать своих агитаторов?! — спросил кто-то из грузчиков Трудникова несколько дней спустя.
— Операция сложная, но невозможного в ней нет ничего, — согласился Пимен. — Этот план надо продумать и обсудить.
Но продумать они ничего не успели. Как раз накануне нового, 1944-го года генезенде-команду построили на отправку
На отправку их брали не всех — только тех, кто был здоровее и крепче на вид. «Пацану» Еремке немец велел отойти к стороне. Еремка заспорил. Немец уже замахнулся ударить упрямого парня. Но тут вмешался Федот Задорожный, друг Трудникова.
— Парень со мной из одной деревни, — сказал Федот.
— Siemmliak? — спросил немец, употребив русское слово.
— Яволь, так точно — земляк!
— Weg zusammen! [Пошел вместе!] — скомандовал немец Еремке.
Они не знали, куда их повезут. Отбирали здоровых и сильных. Может быть, для Еремки будет и трудно. Но малолетний разведчик Еремка не мог покинуть своего командира роты. В плену Еремка к нему привязался еще крепче, чем прежде, на фронте...
И вот они были вместе в вагоне...
— Значит, ждет где-то нас работка «на пользу великой Германии», братцы! — говорил окружающим Трудников. — Потрудимся во славу! Не даром немецкий хлебушко есть! Отплатим уж фюреру нынче за всю хлеб-соль! Разочтемся! Прежде смерти все равно не умрешь, а уж дров мы ему наломаем!
— ТБЦ микроб, говорят, силен: от него и железо гниёт. Заразят фашисты свои заводы нашим туберкулезом!
— Без доброй работки скучали, вот бог и послал! — со злостью пошучивали вокруг...
Их везли, как обычно, в переполненных вагонах. Стояла холодная зима. На одной стоянке их внезапно вывели на платформу и роздали по черпаку горячей баланды и на каждую пятерку по коробке мясных консервов.
— Для вас начинается с новым годом новая жизнь. Вам повезло, ребята! — с загадочным видом сказал немец-переводчик.
— Да с консервами она, жизнь, ничего! Жалко, хлеб вчера весь успели прикончить, — ответил кто-то, выскребывая консервную банку, когда уже тронулись дальше.
— Куда привезут! А то от консервов и вырвет! — отозвались другие.
— Ко власовцам не пошли — так теперь на завод, либо в шахту, а кто там не сдохнет, того назад в ТБЦ!..
— Ну, прежде, чем сдохнуть, мы еще в свайку сыграем! — слышались голоса в темноте вагона. — Спокаются брать на работы!
Везли их всю ночь с длинными нудными остановками. Утром на одной из таких стоянок они стали просить воды. Начальник конвоя сказал, что скоро конец дороги, где их ожидают баня, еда и питье...
Далеко за полдень их привезли на место. Обычной лагерной полиции на платформе не было. Команду принял лишь молчаливый немецкий конвой. От станции до обнесенного колючей оградой лагеря было всего каких-нибудь полтора километра. У самых ворот лагеря произвели поименную перекличку и заставили ожидать в строю до сумерек, на ветру и морозе.
По морозному воздуху от лагерной кухни доносился дразнящий запах мясного варева.
— Вот тебе и еда и питье! — издеваясь над собою, злобно ворчали промерзшие люди.
Все изнемогали от усталости. Конечно, они не ждали от фашистов добра. Но тут было явно рассчитанное издевательство, и оно бесило...
Даже неустанный и бодрый Пимен Трудников примолк, почуяв что-то уж очень недоброе, ожидающее его и его команду...
Наконец их стали впускать в баню. Просторное нетопленное помещение раздевалки с бетонным полом было едва освещено скудной карбидной лампочкой.
— Как помоетесь, сразу вам будет хлеб и горячий зуппе! — весело утешил их солдат-переводчик.
Из-за двери душевой тянуло в предбанник влажным теплом.
Пленные получили по крохотному кусочку глиняного мыла, почему-то при этом, против всяких обычаев, солдат отбирал их личные лагерные номера. Но для удивления и размышлений не было времени. Торопясь и толкаясь, все кинулись под благодатный горячий дождь, который со щедростью орошал их продрогшие тела. Не беда, что он был неровен — то слишком холоден, то горяч. Так хотелось еще и еще подставлять под его живящую струю оледеневшие лопатки и плечи, согреть ноги...
— По-военному! Живо! Живо! — показавшись в двери, крикнул по-русски без всякого акцента немецкий солдат.— Обед простынет, пока тут будете размываться!
Но даже напоминание о пище не всех заставило поспешить с мытьем.
— Шнеллер, шнеллер! — появившись из противоположной двери, скомандовал рослый усатый унтер. Еще минута — и душ прекратился.
— Выходи! — раздалась команда по-русски, и дверь в леденящий простор предбанника широко распахнулась.