— Да все нормально, Крюкова, — спешу успокоить ее. — Я не хочу, правда. Мне бы полежать.
— Слушай, Тань, — прошу подругу, когда мы заходим в спальню, я забираюсь под одеяло, а она начинает настойчиво махать перед моим лицом каким-то спрей-баллончиком. Упорно пытаясь вбрызнуть из него в мой рот лечебную гадость. — Ты мне ноутбук принеси, ладно? И конспекты. И пожалуйста, не говори девчонкам в общежитии, где я. А то разнесут по универу небылицы, а Люкову неприятности…
Лекарство горько-сладкое, так и хочется его выплюнуть или запить водой, но я через силу глотаю жидкость, опускаю голову на подушку и вновь размыкаю губы для вздоха.
— Ну-у, — поджав губы, хмуро выдыхает Танька, — не скажу. — И тут же осторожно добавляет. — Остальным. А Маринке и Аньке я уже сказала! И не смотри на меня так, Женька! Что здесь такого? Пусть знают, какого ты себе классного парня отхватила, а то эта мисска-Лиззка ему проходу не дает и себе цены не сложит. Маринка с ней в группе, она меня утром с Люковым видела, пристала с расспросами, короче… — уныло обрывает поток бессознательного Крюкова и грустно садится на постель. — Короче, поздно пить «Боржоми», подруга. А ноутбук я принесла.
— Та-ань, я тебя убью.
— Ай, — отмахивается угрюмо Танька, — напугала, Воробышек. Я бы себя сама убила, если бы мне за это ничего не было. Вот интересно, — забирается с ногами на постель и заботливо подтыкает подо мной одеяло. — Скажи, Жень, а тебе Люков снился? Нет, не дома или в общаге, а вот здесь? На этой подушке?
Я еще обижаюсь на нее, а потому спрашиваю недовольно, разлепив один глаз:
— А зачем тебе это знать?
— Да так, интересно, правду говорит народная примета, или врет, не краснея. Так как?
— Не снился, — бурчу я тихо. Мало ли что Таньке на ум взбрело? А тот мой сон, где мы летим с Ильей над морем на вертолете, так это Домовой своим урчанием мозг надоумил, не иначе.
— Жалко, — кривит улыбку девушка. — Значит, врет. Мне вот тоже Серебрянский не снился, когда мы у его тетки ночевали. А я трижды подушку под щекой взбивала и вертела со словами: «На новом месте приснись жених невесте», — и ничего. Не приснился.
— Крюкова, ты сама ребенок, честное слово. Тебе двадцать лет, не поздновато верить в народные предания? И потом, Тань, вы же у тетки, а не у Вовки дома ночевали, вдруг, не сошлись звезды и все такое? Не бери в голову.
— Да я и не беру. Просто интересно стало. Ты спи, Жень, я посижу еще немного, фильм досмотрю. Сейчас вторую часть должны показывать, где Мариоша возвращается. Буду уходить, разбужу.
Но Танька будит меня раньше. Мне кажется, уже через несколько минут, едва я закрываю глаза, ее ладонь касается моего плеча, а губы настойчиво шепчут:
— Женька, проснись! А смотри, что я нашла! Да проснись же! Открой глазки, Хаврошечка, потом додрыхнешь, когда я уйду. А то мне одной смотреть скучно!
— Что случилось? — я неохотно выбираюсь из-под одеяла и провожу ладонями по лицу. — Что ты нашла, Тань? — с трудом проталкиваю воздух сквозь колючее горло и ползу плечами вверх по подушке. — И который сейчас час?
— Девять вечера, Воробышек. Петушок свое отпел, Серебрянский за мной уже выехал, бульон я тебе сварила, так что быстренько смотрим компромат, и я убегаю.
— Чего? — шепчу я, поворачиваю голову вслед за многозначительным взглядом девушки и замечаю у дальней стены открытую дверцу узкого бюро. — О, нет, Крюкова! — нахожу запястье Таньки и в ужасе крепко впиваюсь в него. — Ты с ума сошла! Ты зачем залезла в чужой шкаф? Что оттуда взяла?
И Танька, как ни в чем не бывало, отвечает:
— Всего лишь фотоальбом!
* * *— Молодой человек! — я застываю в проходе между рядами кресел и с вопросом в глазах оборачиваюсь к обратившейся ко мне женщине лет тридцати. Высокой и яркой, со смущенной улыбкой школьницы и взглядом куртизанки, накидывающей на плечи дорогую меховую шубку. — Вы не могли бы помочь даме снять с полки сумку? Будьте любезны. Да-да, вот эту! Ох, спасибо, — она невзначай касается плечом моей груди и кокетливо вздергивает подбородок. Говорит грустно: — Никак без мужчины в таких делах не обойтись. Сколько раз зарекалась одна летать, сколько просила мужа сопровождать меня, все без толку. Извечные мужские отговорки: серьезный бизнес и нехватка времени! А мне в Астане такой мануальщик замечательный попался — талант, право слово. Дважды в год к нему летаю на курс терапии, и все одна, да одна. А вы в гости прилетели, или вернулись домой? Вам есть, где остановиться? Так уж случилось, что я знаю парочку хороших гостиниц с уютными номерами и неплохой ресторанчик…
Город встречает меня холодным ветром и легкой снежной метелью. Незнакомка тараторит все время, пока я выхожу из самолета и спускаюсь по трапу. Замечает что-то насчет погоды и такси, и так некстати исчезнувших грузчиков, но я не слушаю ее. Когда за нашими спинами закрываются высокие двери здания аэропорта и мы оказываемся в спешащей к автостоянке суетливой толпе, я взглядом нахожу свою машину и холодно бросаю незнакомке через плечо вместо прощания, так и не запомнив ее в лицо:
— Извини, дорогая, но сил на тебя нет. Да и желания тоже.
Из аэропорта я еду в банк, а после сразу набираю межгород. Матвей долго не берет трубку — старый хрыч, он, наверняка, увидев мой звонок, тут же созванивается со своим доверенным человеком и проверяет банковский счет. И я, зная характер Байгали, терпеливо жду, слушая гудки, безмятежно наблюдая за стелящейся по земле поземкой. Перевожу взгляд на работающие дворники и уношусь мыслями в позавчерашний день, пока где-то далеко отсюда мыши Матвея послушно шуршат, решая его вопросы.
— Ну, здравствуй, сынок! — обманчиво добрый голос Байгали, неожиданно раздавшись в телефоне, возвращает меня в сегодняшнее, развеивая всплывший в памяти образ темного зала богатого дома Шамана. Дюжину молчаливо замерших людей, вставших вокруг меня в тени освещенного круга, и темноволосого Алима, без сознания лежащего у ног. Заставляет закрыть глаза, успокоиться и отпустить из рук дрожь. Ту дрожь, что не уйдет еще долго, служа платой за то взвинченное бесчувственное состояние, в которое я сознательно загнал тело и разум.
— Как все прошло, мой мальчик? Вижу, перевел денежки старику. Ай, спасибо! Да не забудет тебя Аллах! Что бы я без тебя делал? Теперь вот будет на что лекарство и айран купить.
— Твоими молитвами жив, старый лис, — усмехаюсь я, живо представляя себе изрезанное морщинами и оспинками хитрое лицо степняка. — Богатство бедняка — его здоровье, не гневи Всевышнего, — говорю и признаюсь: — Матвей, я ждал тебя.
Он долго вздыхает и шамкает сухими губами, затем отмахивается негромким возгласом:
— Ай! Не люблю я эти самолеты, сынок! Где небо, где земля — шайтан разбери! А потом, тяжело с Шаманом говорить нынче. Совсем злой стал. Волк думает о брюхе, а овца — о жизни. Не понимаю я его.
— Это ты-то овца, Байгали? — называю я по имени того, кто когда-то поверил в меня и поставил на мою жизнь. — Любовь к поговоркам сделала из тебя философа.
— Ай, брось! — смеется старик, и я вместе с ним. — Черная коза от земли голову не поднимает, знай, траву щиплет, силой крепчает, да козлят поит, так и я. А то, что волков не боится, так это волки нынче паршой болеть стали. Иной раз и козе на рога попасть робеют.
Голос мужчины меняется и уже без тени веселья, родившийся Матвеем, но нарекший себя Байгали, интересуется:
— Шаман говорит: не задержался ты у него в гостях. Оставил гостеприимный дом. Что так, сынок? Надеюсь, Айдар хорошо тебя принял?
— Хорошо, Матвей. Но я не в гости к нему ехал, так что обременять собой не стал. Это все, или ты еще о чем-то хочешь спросить?
— Не больно-то словоохотлив Айдар стал. Не уважил старика, не поведал в личной беседе, что да как, на тебя сослался. Вот и расскажи, мальчик мой, чем дело кончилось? Не скромничай. Все ж не сторонний я тебе человек. А я уж, только здоровье поправлю, навещу друга, растолкую, раз запамятовал, о жизни и об уважении. И о ребятках моих, которых он обидел, в дом да к столу не пригласив.
— Все закончилось как в прошлый раз, Матвей. Хотя, пожалуй, прошло куда интересней.
— Ты снова оставил Алиму его никчемную жизнь?
— Условия встречи с прошлого раза изменились. Ты знал. Я бы не пошел на это даже за куда большие деньги. Алим неплохой боец, но…
— Он послушный пес! — обрывает меня старик, и я так и слышу в его голосе гневный рык. — Бесхребетный и глупый! А ты — нет! Вот потому и за честь Шаману тебя сломать! Отомстить за бесславие сына! Но ты еще дурак и сопливый мальчишка! Зачем мне сразу не сказал против кого выступаешь? А я-то понять не могу, отчего между своими тишина, и почему Айдар платит? Почему на одном лишь интересе? Пока не нашелся добрый человек и не объяснил старику, что никто тебя щадить не хотел! Потому и без ставок бой шел!.. Но хорошо то, что хорошо кончается, — умеряет он свой пыл и возвращается к нормальному тону. — Пока я жив, мой мальчик, это была ваша последняя встреча с Алимом. Разозлил меня Шаман.