Мы оглянулись на группу деревьев, видневшуюся примерно в полукилометре от стены. И метрах в ста от идущей к Чуму дороги. За деревьями стоял грузовик Механика, там нас ждали два краевца. Я приложил ладонь к диафрагме, немного помял ее, опустил руку ниже, щупая живот, потом выше – к груди. Что-то у меня в животе поселилось. Будто змея внутрь залезла. Свернулась тугими кольцами и шевелится, стараясь распрямиться. Горячая, от нее по телу расходится тепло, которое постепенно становится все сильнее. Чепуха, нет на самом деле никакой змеи… но тепло есть. Идет волнами от желудка. Неприятное такое, болезненное. Выражение лица у меня, наверное, от этих мыслей стало особенное, потому что Калуга поглядел с тревогой. Пожевав губами, я сплюнул в траву и сказал:
– Нельзя возвращаться. Выдра ведь прав: у меня не так много времени. Если, конечно, этот гаденыш Птаха не соврал. Но он вроде специально рассчитал дозу, влил в меня столько, чтобы подействовало через двое суток.
– Да оно, судя по твоей задумчивой роже, уже действует. Ладно, я понял: отступать некуда, позади – Край. Подойдем ближе к воротам, мы ж нормальные бродяги, в своем праве сунуться туда. Проясним обстановочку.
Толпа перед воротами встретила нас недовольным гомоном и толкотней. Пока шли, подъехала еще одна телега, запряженная пятнистым ослом, а следом показался байк, на котором восседал худой кочевник, весь в рыжей коже и с пропитанным смолой волосяным гребнем на голове. Ревя мотором, он обогнал телегу и резко затормозил возле бородатого собрата в черном. Мы как раз подошли к насыпи. Кочевники заговорили, рыжий спрашивал, черный коротко отвечал. Он реагировал на происходящее меланхолично, а вот рыжий оказался суетлив – поставив байк, стал протискиваться к воротам, бесцеремонно расталкивая бродяг и фермеров с корзинами, прикрикнул на кого-то, кому-то дал в ухо. Добравшись до цели, заколотил в железную дверь. На боку его висела здоровенная деревянная кобура, из которой торчала пистолетная рукоять непривычной формы. Мы с Калугой прошли немного по краю насыпи и остановились, наблюдая.
– Прекратить! – гаркнули сверху.
Рыжий отскочил от ворот, вскинул голову и заорал:
– Впустите! У меня важное дело!
– До завтра никого не пускаем, – равнодушно, но твердо ответили ему. – Отойди от ворот.
– Это чего еще?! – заголосил кочевник и вдруг схватился за оружие. – Я – Рамза, адъютант бригадира Скулкрафта! Слыхал про такую команду, рыло чумовое?! Наш старший самолично с Ханом знаком! Вы опупели, меня не пускать?! Я вам не селюк какой из Поджопинска! Проблемы с Черным Рынком хотите?!
– Это ты Чумаку расскажешь, откуда ты, он уже сюда едет разбираться, – сказали сверху. – А пока его нет, приказ: не пускать никого. Отойди от ворот, петух!
– Что ты сказал?!! – рыжий, оказавшийся не только энергичным, но еще и нервным, хватанул из кобуры самодельный двуствольный пистолет уродливого вида и жахнул вверх из обоих стволов. Получилось громко, из стволов ударил дым, грохот сдвоенного выстрела разлетелся над округой.
Я пригнулся, приготовившись спрыгнуть в ров, когда увидел, как вверху ствол пулемета сдвинулся книзу. Обе головы над воротами исчезли… БАХ! БАХ! БАХ!
Рыжего вколотило в землю, он где стоял – там и упал, сначала на колени, но сразу завалился назад, так и не распрямив ног, затылком ударился о насыпь и раскинул руки. Стало видно, что грудь его разворочена выстрелами.
Перед воротами завопили, заржала лошадь, попятилась, отпихивая телегу, та уперлась в ручную тачку, перевернула ее. Под ногами толкающихся людей раскатилась картошка. Пятнистый осел решил, что настало его время, и огласил вечерний пейзаж тем особенным ослиным криком, который если кто слышал своими ушами, то уже не забудет никогда.
Посреди всего этого хаоса черной статуей возвышался на своем байке, попирая землю каблуками сапог, бородатый кочевник. Когда рыжего пристрелили, он даже не шелохнулся, так и сидел, скрестив руки на груди.
Тем временем кто-то пытался отвалить подальше от ворот, кто-то кричал, что охранники не станут мочить всех – вон, мол, они уже и пулемет снова подняли… Мы с Калугой предпочли оставаться на краю насыпи, чтобы иметь возможность спрыгнуть в ров, если охранникам таки придет в голову дополнительно расчистить место перед воротами, и тут я заметил, как из шумящей толпы выбрался человек. То есть старик. Сначала мое внимание привлекла знакомая походка – он хромал, по-особому подволакивая левую ногу, а потом я узнал его морщинистую рожу и пробормотал:
– Ты смотри, какой настырный старикан. В третий раз он мне на глаза попадается.
– Кто, где? – не понял Калуга. – А… Что это он делает? Ха, ворюга старый! Хитрюга!
Старик, на котором были драные штаны, резиновые сапоги и грязнющее пальто с прорехой на спине, и вправду оказался хитрецом – воспользовавшись сумятицей, он по-тихому шмыгнул к рыжему байкеру и схватил самодельный двуствол, который, вылетев из руки мертвеца, валялся неподалеку. Потом старик, воровато оглянувшись, нагнулся над убитым, трясущаяся корявая ручонка не по-старчески резво скользнула тому за пазуху, пошарила и метнулась обратно. Может, с ворот охранники заметили это, но на насыпи никто, кроме нас, внимания не обратил, а то бы старому ловкачу не поздоровилось – подобное у честных бродяг называется крысятничеством и жестко карается. Я не разглядел, что перекочевало из кармана байкера в карман старика. Тот сразу выпрямился и бочком отсеменил, волоча ногу, обратно в толпу, где стал пробираться между людьми.
Я шагнул вбок, чтобы Калуга закрыл меня от взгляда Рапалыча, и даже отвернулся. Уяснив, что стрелять сверху больше не собираются, люди начали успокаиваться, кто-то уже заговорил про то, что нужно сбросить тело с насыпи, а другие косились на черного байкера: не предъявит ли права на содержимое карманов покойного? Бородач же оставался в прежней позе и равнодушно глядел на происходящее из-под кустистых бровей.
Калуга дернул меня за куртку:
– Ну, так что это за пожилой сморчок в пальто?
– Звать Рапалыч, – пояснил я, провожая старика взглядом. Сойдя с насыпи, тот медленно брел прочь от ворот, но не прямо, а этак наискось, словно не хотел далеко удаляться от холма. – Старатель, когда-то давно я прикупил у него «погремуху», а потом он меня обчистил.
– Гнилая натура, – со значением кивнул болотный охотник. – И только что мы стали свидетелями очередного проявления этой гнилости.
– Ну, он не совсем меня обчистил: просто забрал тоник из тайника. Я тебе уже…
– Так это тот! – понял наконец Калуга.
– Тот самый. Потом я наткнулся на него в свинарнике с двумя напарниками, которых, кстати, что-то не видно. И он тогда предлагал продать тоник в Чуме. Тогда в разговоре кто-то упомянул, что старик то ли сам отсюда, то ли долго здесь прожил… Ну, вот он и пришел в родные места скинуть хабар.
– Так тоник же не у него, – заметил Калуга. – Ты ж сам рассказал… Тоник, будем говорить, теперь у тебя. В тебе.
– Может, Рапалыч просто домой вернулся. Или – вон у него сумка на поясе, там могут быть арты, которые он хочет продать местному скупщику. Слушай, а куда это он идет, ты видишь?
Поверх голов мы смотрели вслед хромающему прочь старику. В сгущающихся сумерках разглядеть его становилось все труднее, но он точно не удалялся от Чума – отойдя немного от насыпи, стал заворачивать по все более крутой дуге, будто хотел снова вернуться к поселению, но сильно в стороне от ворот. В этот момент возле пролома, где все еще шли ремонтные работы, включился прожектор, и по контрасту с резким белым светом окружающий пейзаж мгновенно почернел.
– Пошли за ним, пока не исчез, – решил я, поглядел на ворота, на охранников с пулеметом и стал пробираться по краю насыпи. Старик все удалялся от нас и был уже почти невидим в темноте. – Что-то он задумал… может, это наш шанс?
* * *Рапалыч бормотал. Только это и помогло не потерять его в темноте. Что он там нес, разобрать было сложно, до нас доносились лишь отдельные понятные слова: молодые… опыт не пропить… старость моя, мудрость… закопай тебя аномалия…
Уже совсем стемнело, когда мы смогли догнать его, двигаясь при этом так, чтобы он не услышал нас. На опоясывающей холм стене зажглась цепочка синих огней – горел, наверное, тот самый газ, который добывали в Чуме. Деревья, за которыми пряталась машина с двумя краевцами, ворота и земляная насыпь исчезли за склоном холма, стало совсем тихо, только старик бормотал впереди. В небе зажглись первые звезды, а прямо над Чумом светил полумесяц. В пятне льющегося от него света четко проступала приземистая толстая загогулина, венчавшая холм.
Мы с Калугой молчали почти всю дорогу, лишь иногда обменивались знаками в темноте, но когда Рапалыч, добравшись до идущей ко рву неглубокой расселины, спустился в нее и свернул к холму, болотный охотник не выдержал.