"Только когда ты не хрюкал".
"Согласен. Когда не хрюкал".
"Послушай-ка вот это: "Когда я впервые увидел Терри Леннокса, он был пьян и сидел в серебристом "Роллс-Ройсе" у террасы "Танцоров". Эллен продолжали: "У него было молодое лицо, но белые, цвета кости, волосы. Судя по его глазам, можно было сказать, что каждый волос на его голове был крашеным, однако он выглядел как и любой другой красивый молодой парень, тративший слишком много денег на кабак, который и существует для этой цели и никакой другой". Неплохо, а? Это..."
"Долгое прощание", - сказал я, снимая ботинки. - Ты читаешь мне один и тот же отрывок раз в три года. Это часть твоего жизненного цикла.
Она наморщила нос: "Хрю-хрю".
"Спасибо".
Она вернулась к книге. Я вышел на кухню и взял бутылку виски. Когда я возвратился, Эллен оставила книгу открытой на одеяле и пристально посмотрела на меня: "Дэвид, ты собираешься вступить в этот клуб?"
"Я думаю, что это возможно... если меня попросят". Я чувствовал себя неуютно. Вероятно, я еще раз сказал ей неправду. Если бы существовало членство в 249Б на 35 улице, я бы уже был членом клуба.
"Я рада за тебя, - сказала она. - Тебе необходимо что-то постоянное сейчас. Я не уверена, что ты отдаешь себе в это отчет, но тебе это нужно. У меня есть Комитет по правам женщин и Театральное общество, и ты тоже нуждался в чем-то".
Я сел на кровать рядом с ней и взял "Долгое прощание". Это было новое издание в светлой обложке. Я помнил, как я покупал оригинальное издание в подарок на день рождения Эллен. В 1953.
"Мы что, уже старые?" - спросил я ее.
"Боюсь, что да", - сказала она и ослепительно улыбнулась.
Я положил книгу и коснулся ее груди: "Слишком стара для этого?"
Она потянула на себя покрывало с видом великосветской дамы, а потом, хихикая, сбросила его ногой на пол.
"Побей меня, папочка, - сказала она. - Я плохо себя вела".
"Хрю-хрю", - ответил я, и мы оба рассмеялись.
Наступил предрождественский вторник. Этот вечер был похож на все остальные, за исключением двух обстоятельств. Было больше народу, возможно, не меньше восемнадцати человек. И остро ощущалась атмосфера возбужденного обещания. Иохансен лишь бегло пробежал глазами свою газету и присоединился к Маккэррону, Хьюгу Биглмэну и ко мне. Мы сидели у окон и говорили о том о сем, пока неожиданно не завели горячий и часто смешной спор о довоенных автомобилях.
Была еще, - сейчас, когда я думаю об этом, - и третья особенность: Стивенс приготовил великолепный пунш. Он был мягким, хотя и с ромом и специями, и подавался из невероятного кувшина, похожего на ледяную скульптуру. Беседа становилась все оживленней по мере того, как уменьшался уровень пунша в кувшине.
Я перевел взгляд в сторону маленькой двери, ведущей в бильярдную, и был поражен, увидев, как Уотерхауз и Норман Стет засовывали бейсбольные карточки в какое-то подобие цилиндра. При этом они громко смеялись. Повсюду образовывались, а потом расходились грудой людей. Становилось все позднее... и наконец, когда наступило время, в которое обычно все начинали расходиться, я увидел Питера Эндрюса, сидящего перед камином с каким-то пакетом в руке. Он бросил его в огонь не распечатав, и через мгновение пламя заплясало всеми цветами спектра, пока вновь не стало желтым. Мы расставили стулья по кругу. Через плечо я Эндрюса увидел камень с выгравированным изречением: СЕКРЕТ В РАССКАЗЕ, А НЕ В РАССКАЗЧИКЕ. Стивенс скользил среди нас, забирая бокалы и возвращая их с бренди.
Слышались негромкие пожелания "Счастливого Рождества" и "Это гвоздь сезона, Стивенс", и я впервые увидел, как здесь расплачивались, протягивая десятидолларовую и даже стодолларовую бумажку.
"Спасибо, мистер Маккэррон... мистер Иохансен... мистер Биглмэн..."
Я прожил в Нью-Йорке достаточно долго, чтобы знать, что во время Рождества чаевые текут рекой: что-то мяснику, что-то булочнику и владельцу скобяной лавки, не говоря уже о швейцаре, мажордоме и уборщице, приходившей по вторникам и пятницам. Я еще не встречал людей моего круга, которые относились бы к этому как к обязательному пустяку... однако, мне не хотелось плохо думать о ком-нибудь в этот вечер. Деньги давались по доброй воле и легко...
Я нашел свой бумажник. В нем я всегда держал за фотографиями Эллен пятидолларовую бумажку на всякий случай. Когда Стивенс подал мне бренди, я положил ее ему в руку безо всякого колебания, хотя и не был богат. "Счастливого Рождества, Стивенс", - сказал я.
"Спасибо, сэр. И вам того же".
Он раздал бренди, собрал чаевые и ушел. В какой-то момент, уже на середине рассказа Эндрюса, я повернул голову и увидел его стоящим в двери, словно тень, густая и молчаливая.
"Сейчас я адвокат, как многие знают, - сказал Эндрюс, отпив из своего бокала. Он прочистил горло и снова пригубил. У меня несколько контор на Парк Авеню, вот уже 22 года. До этого я был ассистентом в адвокатской фирме, ведущей дела в Вашингтоне. Однажды вечером, в июле, меня попросили задержаться допоздна, чтобы составить перечень дел для справки адвокату, что не имело никакого отношения к данной истории. Вскоре в контору вошел человек, который в то время был одним из наиболее известных сенаторов в Капитолии и ставший впоследствии президентом. Его рубашка была испачкана в крови, а глаза буквально вылезали из орбит.
"Мне нужно поговорить с Джо", - сказал он. Джо, как вы понимаете, был никто иной, как Джозеф Вудс, глава моей фирмы и один из самых влиятельных частных адвокатов в Вашингтоне. К тому же он является близким другом этого сенатора.
"Он ушел домой несколько часов тому назад", - объяснил я ему. Говоря откровенно, я был ужасно напуган - он выглядел, как человек, который только что попал в жуткую аварию или участвовал в смертельной схватке. Глядя на его лицо, которое я часто видел в газетах, все в запекшейся крови, с нервно подергивающейся щекой под обезумевшим глазом, я все сильнее поддавался панике.
"Я могу позвонить ему, если вы..." Я уже держал в руках телефон, сходя с ума от желания переложить свалившуюся на меня ответственность на кого-то другого. Заглянув за спину сенатора, я увидел кровавые следы, оставленные им на ковре.
"Я должен переговорить с Джо немедленно, - повторил он, будто не слышал моих слов. - Кое-кто находится в багажнике моей машины... То, что я обнаружил в Вирджинии. Я стрелял в это, но не мог убить. Это не человек, и я не мог это убить".
Он начал хихикать, потом засмеялся и, наконец, закричал. Он все еще продолжал кричать, когда я дозвонился до мистера Вудса и попросил его, ради всего святого, приехать как можно скорей..."
Я не собираюсь рассказывать историю Питера Эндрюса полностью. По правде говоря, я не уверен, что осмелился бы ее рассказать. Достаточно будет сказать, что этот рассказ был столь ужасным, что я думал о нем в течение нескольких недель. Как-то за завтраком Эллен посмотрела на меня и спросила, почему я закричал ночью: "Его голова! Его голова на земле все еще говорила!"
"Я думаю, это был сон, - сказал я. - Один из тех, которые потом невозможно вспомнить".
Но я тут же опустил глаза и полагаю, что Эллен поняла, что это была ложь.
В один из августовских дней следующего года я работал в библиотеке, и меня позвали к телефону. Это был Уотерхауз. Он спросил, не могу ли я зайти к нему в кабинет. Когда я пришел, я увидел, что там находились также Роберт Карден и Генри Эффингем. В первый момент я подумал, что меня собираются обвинить в каких-то неразумных и некомпетентных поступках. Карден подошел ко мне с казал: "Джордж полагает, что настало время сделать вас младшим партнером, Дэвид. Мы все согласились".
"Вы должны пройти этот путь, Дэвид, если все будет хорошо, мы сделаем вас полноправным партнером к Рождеству", - заверил Эффингем.
В эту ночь мне не снились кошмары. Мы с Эллен, изрядно выпившие, выбрались пообедать в одно джазовое заведение, которое не посещали почти шесть лет, и слушали удивительного голубоглазого негра, Дикстера Гордона, дувшего в свою трубу почти до двух утра. На следующее утро мы проснулись с неприятными ощущениями в желудке и головной болью и не могли полностью поверить в то, что произошло. Самым невероятным было то, что мой заработок поднялся до восьми тысяч долларов в год, хотя мы перестали верить в возможность такого повышения.
Фирма послала меня на шесть недель в Копенгаген, и когда я вернулся, то узнал, что Джон Хенрахен - один из постоянных посетителей 249Б - умер от рака. Был произведен сбор средств для его жены, которая оказалась в трудном положении. Меня уговорили заняться подсчетом собранной суммы и оформлением банковского чека. Набралось больше десяти тысяч долларов. Я передал чек Стивенсу и предполагаю, что он отослал его по почте.
Так уж случилось, что Арлин Хенрахен была членом театрального общества Эллен, и Эллен рассказала мне через какое-то время, что Арлин получила анонимный чек на десять тысяч четыреста долларов. К чеку приложена короткая и загадочная записка: "От друзей вашего мужа Джона". "Разве это не самая удивительная вещь, которую ты когда-либо слышал в жизни?" - спросила меня Эллен.